Древо. Вот это самое. И не в том смысле, чтобы в нём квартировать. Душа моя в нём на отдыхе пребывала.
– Это значит – ты живёшь не по-истинному, дядюшка Хельм? – спросила Абсаль.
– То-есть как это – не по-истинному? – возразил он. – Ты, милая моя, не знаешь, как это прежде люди на земле жили. Все сплошь, кроме тех, кого они называли святыми безумцами. Нет чтобы просто жизнь как воздух пить: непременно испоганят своими похотями. Богатства, славы, открытий и откровений, потомства… Что до меня самого, я-то никогда жить не переставал. Все имел, не стремясь к тому.
– А к чему ты стремился?
– Э, сам не знаю. Наверное, просто сделать себя таким, каким меня задумали. И когда ходил по малой земле Вертдома, и когда с моей супругой на Елисейских полях миловался, и тогда, когда меня приманил вот он, – Хельмут кивнул на толстенный ствол. – Обещанием невиданных горизонтов. Памятное дерево, однако. Мальчишкой я на него карабкался. Или то липа была?
– Или тебя в семи местах похоронили, как Гомера, – отчего-то добавил я безразличным тоном. – Я ведь такую книжку читал – про высокородного палача и его меч. Не про тебя ли писано?
– А не всё ли тебе равно, сынок?
– Да, наверное. Хотя что-то мне кажется, что он так просто свою внучку, не говоря о дочери, из рук бы не выпустил.
– Только ни он, ни я, ни ты ее в руках никогда не держали. В ней свой смысл и разум преобладает.
Весь разговор шёл на довольно спокойных тонах, ссориться было совершенно некстати и не из-за чего… Но вот что-то нас толкало если не к спору, то ко взвешенному и нелицеприятному выяснению отношений.
Неужели и правда Абсаль?
У нас с Эли был здоровый кобель-полущен, как мы выражались. То есть года в полтора такие псы считаются взрослыми, но сейчас ему и его приятелю той же славной помесной породы было примерно с год, и они валялись по двору и тявкали, будто пара кутят.
Тут наша соседка вынесла – буквально на руках – полугодовалую левретку, у которой случилась первая в жизни течка.
Наши неразлей-вода приятели мигом ее унюхали. Остановились морда к морде и без всякого перехода взъярились друг на друга: в каждом из них не по разуму взбурлила молодая мужская кровь.
Хельм понял всё раньше меня.
Если больше секретничать не о чем – уходить надо, Анди, – сказал он мягко. – Мы тут не у себя. Незачем воздух бунтовать. А что делать – это вы с Абсаль на холодную голову подумайте.
И мы пошли.
Снова незаметно перешли границу. Добрались до места. И тут Хельм сказал:
– На небо гляньте. Смотрите на небо!
Что здесь оказался самый разгар дня, меня нисколько не удивило: за такой напряжённой беседой, как наша, час как одна минута пролетает.
Но на самом деле был самый разгар утра. Солнце едва отделилось от облачного горизонта и уже смотрело на деревню с неприкрытой алой злобой.
– Вот как, значит. Она раздвинула и разредила озоновый слой, – пробормотал Хельмут. – Узким колодцем – лишь над теми, кого захотела выжечь, как бородавку. Рассеять по своему лицу.
– Кто? – спросил я.
– Великая Парма.
Тут он снял с плеча свой двуручник и очертил им широкий круг над головами всех нас троих – сначала держа Лейтэ плашмя, а под конец подняв острие к небесам. В самом начале круг был похож на радужные полосы, что двигаются вверх-вниз по волчку, когда он вертится на ножке, но потом расширился прозрачным куполом и стал почти незаметен.
– Теперь вы, как и я, принадлежите мечу, – сказал Хельмут, вдвигая клинок обратно в ножны. – Он будет о вас заботиться и вас оборонять.
Ворота оказались распахнуты, сторожа рядом с ними не сидело, зато неторопливо, как процессия муравьев, двигались люди с узлами и котомками. Кое-какое добро ехало позади них на волокушах – Лес уже успел обучить здешних насельников, что колесо по заросшим тропам не катит. Иные исхитрились запрячь собак, совершенно для того не приспособленных. Что несколько меня удивило – ребятишек, во всяком случае тех, кто умел хотя бы кое-как стоять на ногах, явно выдвинули вперед, а тех, кто еще не вышел из самого нежного возраста, несли на руках не матери, а старшие братья и сестренки. Это сильно замедляло движение.
Хельмут понимающе кивнул и, видя, что мне требуется кой-какое словесное разъяснение, вытащил из череды пожилого человека.
– Уважаемый, простите за бесцеремонность…
– Пустяки, вас ведь тоже следовало бы предупредить, только вы отлучились, а нам было некогда.
– Я долго не задержу. Это Доуходзи первый поднял тревогу?
– Нет, собаки и те из детей, что помладше. Сразу после того и он заявил, что уйдёт, – отвести беду от городища. Только всё равно мы побоялись дожидаться полудня. В лесу, да еще по двое-трое, жутко, но хотя бы не прямая смерть.
– Я так думаю, сжалятся над вашим убожеством, – деловито сказал Хельм. – Воевал?
– Совсем юнцом, в долинах Дагестана, – усмехнулся тот.
– И много вас таких?
– Хватает.
– Вы станьте-ка рядом с младшими и следите, куда выводить будут. И от лесных нечаянностей обережёте, и перед своими трусами не покажетесь.
Тот кивнул и снова убрался в строй.
– Я так понимаю, животные слышат ультразвук, дети чуют эманации всякого рода, – пояснил нам Хельмут. – Вы не забывайте, что они куда ближе к нам, чем люди старого замеса.
– Звери ближе нам, чем люди? – с полуутвердительной интонацией спросила Абсаль.
– А то ты сама не знаешь, дитя лани, – Хельм улыбнулся. – Ныне мы заключаем союзы не по силе разума, а по внутреннему сродству.
Внутри оставалось ещё немало народу и почти весь скот. Собаки, как я понял, ушли с первыми беглецами, так что стадо толклось в загороди без особого смысла.
А где Дженгиль, были спрашивать не было необходимости. Он выступил нам навстречу со своего двора и с облегчением воскликнул:
– Издалека же вы шли! Отец говорил, что не находит вас во всей Парме.
– Ты боялся за меня? – спросила моя девочка, дотрагиваясь до его груди.
Он чуть улыбнулся, прищурив и без того удлиненные глаза.
– Не за одну тебя, моя смуглая леди. Мужчина русокудрый, темноокий и женщина, в чьих взорах мрак лесной…
Внезапно он оборвал искаженную цитату.
– Отца приютила сосна, – сказал он. – Так лучше: здесь по-прежнему будет место погибели, но Великая Парма станет пестовать наш малый народ в его рассеянии. Он и его жена о том позаботятся.
Та самая слагательница историй, что призвала нас от имени Леса.
– Мы хотим говорить с тобой, – сказал я.
Он перевел глаза с девочки на меня и завершил обзор Хельмутом.
– И, как я понимаю, мне стоило бы держаться поближе к вам, чтобы обеспечить себе место под зонтиком, так я понял?
И снова скользкая усмешечка углом рта – совершенно невозможная при Доуходзи.
– Ну что же. Плохая примета говорить на улице. Милости прошу ко мне под крышу. Моя суженая там уже слегка похозяйничала на свой манер, отчего я и рассудил, что мы оба не очень-то склонны к совместному сожительству. Недаром на Востоке муж и жена часто владеют каждый своей половиной дома, чтобы друг у друга под ногами не путаться и свои вкусы не навязывать, верно? Впрочем, ни Абсаль не похожа на даму, ни я на кавалера. Вместе мы, возможно, и неплохо соединили бы свои прихотливые знаки,
