Едва выйдя за ворота, Хельм подхватил девицу под локоток, а меня свойски взял за руку. Я даже удивился слегка такому панибратству.

– Вот и они тоже удивятся и займут этим мозги, – подмигнул он.

В лесу было куда холодней, чем в городке, и дышалось куда приятнее. Снег покрыл землю пеленой, целые подушки лежали на еловых ветвях, иногда ухая оттуда вниз и осыпая окрестности радужной пылью. Крупные и мелкие следы отпечатались на нём, и мы старались двигаться так же легко и невесомо, как лесные обитатели. Получалось это отчего-то и у Хельмута, несмотря на то, что ему вроде было не положено. Причем вёл (не будем говорить, что скорее тащил) нас именно он. И в каком-то определенном направлении.

Я уже стал думать, что мы выскочим прямо в родных подстоличных местах, когда прямо перед нами нарисовался кряжистый осенний дуб. В пожухшей листве, которая свисала с веток, будто клочья рваной жести, и слегка звенела от ветерка. Что-то было в этом ненастоящее, как в конечном результате фоторедакторской программы.

Наш провожатый оставил нас в сугробе, подошел к стволу и прислушался.

– Ага, тот самый, – удовлетворённо заметил он наконец. – Не напа?дало бы такого глубокого снега на могилку, уверился бы ещё на подходе.

– Чья могилка-то? – спросил я.

– Моя собственная, – ответил он с гордостью. – Уж здесь-то никто в сердечную беседу не вмешается. Холмик не очень выразительный, не хотелось корни тяготить, зато каждую весну вплоть до заморозков в мелких цветах.

Сказать, что у меня отвисла челюсть, – значит ничего не сказать. Поэтому я сдержался. Косым глазом оценил покатость холма, постелил рядом свою накидку и пригласил друзей расположиться рядом.

– Так что обсуждать будем? – спросил я. – И кто начнёт?

– Я, – ответила Абсаль. – Пока он на мне не женился и я могу против него свидетельствовать.

– Милая, мы ж не в Средних веках обитаем, – ответил Хельм. – Ну, почти что не в Средних.

– В общем, он, по-моему, просто цену себе в моих глазах набивал, рассказывая. Хотя даже не любит. Ему мои дети нужны. Но он не думает, что это плохо, вовсе нет.

Я впервые видел мою дочку в таком смятении.

– Что плохо, девочка? – спросил Хельм. – Дети без любви или политика вместо секса?

– У всех прочих обыкновенных людей с ним связь, – ответила она. – Всемирная… как её…

– Паутина, – услужливо подсказал Хельм. – Иерархия, которая служит цели внедрения и прославления. Лозунг – каждый человек должен получить свой кусок от вампирского пирога.

– Какой в этом смысл – они что, боятся не дожить до престола, как Гамлет? Люди ведь растут, никто им и не думает мешать.

– Опять же гибель цивилизации…

– Хельм, прости, Абсаль же вроде сама говорить хотела.

– Я не так гладко умею. И страшно, Хайй. Нет, вовсе не того, что здешние нам готовят.

– Цивилизаций, положим, было много, – под сурдинку продолжал Хельм. – Причем самых разнообразных. И все их постиг конец. Они были обречены на гибель уже сами началом. Знаете, как волны: прилив-отлив. Но они оставляют нам свои памятники. Воплощённые драгоценности.

– А Дженгиль так говорит: культура без человека – музей без зрителей, – вздохнула моя девочка.

– Сумры умеют зреть нисколько не хуже. Хельм.

– Тебе нужны их резоны, Анди? Вот ты и получаешь их резоны. Да, по факту они все не очень-то правы, однако есть святая правота бунта. Стыд кормиться из рук. Позор ожидания на вторых ролях. Это касается тех людей, которые сами незаурядны.

– Или не-людей, – с необычной жесткостью подхватила Абсаль.

– Девочка моя, тебя что, расизм на пару с ксенофобией одолели?

– Хайй, ты не чувствуешь, потому что ты не женщина и матери с тобой не говорят. У них снова во множестве рождаются изгои. Ну, Хельм, говори же!

– Анди, слыхал, небось, притчу о том, что вампиров уничтожить невозможно? Ну, что это как полураспад радия? Хоть малая кроха, но остаётся. Спора там. Крупица золота, прилипшая к ладони. Колючая искра, отскочившая от раскалённой стали. И как всё живое или ожившее, это способно вырасти.

Мы трое в своих рассуждениях совершенно зря определили металл как неживое, выпот или экскремент живого. Это была квинтэссенция медленной жизни. Доуходзи знал это. И, очевидно, понимал, что даже единичный успех его предприятия означает принципиальное родство абсолютно всех земных природ на каком-то очень скрытом и низком, даже низменном уровне. Что именно поэтому среди его народа, народа его правнука, дремали силы, способные вновь скреститься и породить новых сумров.

– Шаман страстно хотел детей от Дженгиля, но возвращения тех, кого он сам звал исчадиями тьмы, таких в точности, как он сам, – нет, – проговорил Хельм. – Ведь так, девочка?

– Он без конца ворожил над ними. Над совсем маленькими. Стирал из них записи. Получались такие, как все, только чуть поглупее своих родичей. Замены стёртому не находилось. Сначала он считал, что выправит дело. А потом…

– Понимаешь, Андрей, теперь вообще все малыши такие. Хоть над чревом отвращающие пассы проделывай, – сказал Хельм. – Вот потому он и вызвал нас.

– Кто?

– Пока не пойму. Парма по сути – одно со стариком Доу. А его сын – недаром он себя так называет, – одно с отцом.

– Что же получается – против нас заговор учинили и в то же время о помощи взывают?

– Одно явно, другое тайно от самих себя. Ты учти, как только они нашу девочку увидели и прочувствовали, что она за диво, им обоим в голову ударило, что вот от нее детки получатся в точности какие надо. И мигом выправят положение.

– То есть будут появляться люди?

– Хайй, ты нарочно не понимаешь?

– Девочка, ну конечно. Он-то знает, кто такие биокиборги, а мы с тобой нет. Оттого и не боимся помянуть их всуе.

Теперь я понял, наконец, то, что стояло за всеми речами и всеми событиями. Попытка вырваться за предел. Создать заповедник ради одной этой попытки. Нет, не заповедник. Целую сеть таких затерянных анклавов, как этот. Паутину. Единый организм, внутри которого без нашего контроля будет курсировать сырьё, необходимое для их нейрохирургии.

– Я такие искусственные органы видел в нашем Политехническом музее, – ответил я. – Созданные микроскопическими разумными строителями. Из чего угодно – всё, что угодно. Даже аналоги иммунодепрессантов, чтобы это без проблем приживлялось. И из несовершенных людей – творило само совершенство.

– А из совершенных? – спросил Хельмут. – Из таких, кто возник не по человеческому произволу, а по высшему произволению? Мы тоже пойдем на сырье для этих новоявленных эльфов?

– Хельм, подожди.

А ведь, судя по всему, только мы и не годимся для того, чтобы с ходу прянуть в светлое будущее, подумал я.

И ещё подумал: кто же, собственно, сам Хельм, чтобы причислять себя то к тем, то к этим?

– Мы все высказались? – спросил я вслух. – Тогда пусть хоть кому-нибудь в голову придёт, что нужно предпринять по этому поводу.

Абсаль покачала расплетшимися косами.

– Я только одно скажу, Хайй. Я хочу Джена себе. Любит он меня или не способен к такому вообще, родятся у нас удивительные дети для всех времён или нет. Да и всё прочее мне безразлично, потому что будет по-моему – станет и по-вашему.

Легко поднялась с мёрзлой земли и приготовилась уходить.

– Вот что, дети, – проговорил Хельм, поднимаясь в ответ и протягивая мне руку. – Придётся вам еще кое-что выдать. Я ведь не только там, под вашими задницами, лежал. Одно время меня приняло в себя