– Да ничего. Хочешь, косы шпильками на затылке закрепи, они в поясной сумке лежат вместе с гребешком. А то просто отодвинь волос на правую сторону. Придерживать тебя за него, думаю, не понадобится, да и некому. Глаза не надо тебе завязать? Платок – настоящий шелковый фуляр, я в него не сморкался ни разу.
– Спасибо. Сразу видать, от души предложено.
Я натянул подарок поперек лица и стал на колени. Наощупь отыскал бревно и приклонился, обхватив его руками и стараясь вытянуть шею как можно дальше.
– Андрей, ты еще помолись чуток, не помешает, а я лишний раз прицелюсь, чтоб уж всё шито-крыто вышло… то есть без сучка без задоринки, – тихо предложил Хельмут.
– Угм, – ответил я. Упомянутая молитва, похоже, застряла у меня во рту, как тянучка из жженого сахара.
Холодное крыло ветра на затылке. Взъерошило прядки, пронесло мимо.
– Да, Анди?
– Да.
Снова ветер – и резкий, почти без боли удар, что вмиг отделяет голову от ставшего совсем ненужным тела.
Я возлежал на золотом блюде, будто Иоанн Креститель, распущенные косы свисали по обеим сторонам, глаза были наполовину прикрыты веками. Как удивительно, размышлял я: весь мир пришёл ко мне тогда, когда я никак не мог сам к нему прийти, и протек сквозь меня всеми своими реалиями. Все звуки и цвета, сияния и мо?роки, все силы, воинства, хоругви и власти, непостижимые звезды и мельчайшие крупицы песка. Я принял в себя их естество, понял о них всё, но о себе самом – только то, что я ничего по сути не знаю и не значу. И мысль о моем ничтожестве пред лицом Всевечного Океана привела меня в неописуемый восторг.
Неужели именно того добивалась влюбленная Саломея?
А после таких прозрений я очнулся в полном сборе.
– Вы уж извините за надувательство, риттер Андреас, – сказал Вольф Иоганн.
Они стояли вокруг меня все пятеро и еле заметно улыбались концом губ.
В совершенно одинаковых бежевых куртках. Ну, кроме Хельмута.
– Что, это еще не конец? – ужаснулся я. – Вот хер моржов.
– Нет, этот парень совершенно неисправим, – заявил Волк Амадей.
– Разве мы хотели получить смиренника? – возразил Волк Гарри.
– Не забывайте, что в придачу он – отец моего будущего сына, – прибавила Беттина. – Отнеситесь с уважением к его причудам, иначе я всех троих…
– Дочка, хоть мои седины пощади, – умоляюще произнес Хельмут, – их ведь так мало.
Я, сидя на кровати, переводил глаза с одного на другого. И на другую.
– Братья, пусть один из нас все объяснит новоприбывшему, – посоветовал Иоганн, – а то так и будем пререкаться. Хельм?
Тот с важностью откашлялся.
– Понимаешь, Анди, когда мы хотим взять человека в Сумеречное Братство, мы обычно никак ему не даём того понять. Ненатуральная реакция пойдет: либо форменное отторжение, типа «вы дети дьявола», либо жадность и похоть. Ведь мы – это бессмертие, неуязвимость, совершенное умение убивать или обойтись вовсе без чужой гибели. Чтение любых мыслей и способность гипнотически внушить всё, что на душу придёт. Хочешь научиться летать без крыльев? Научишься. Изучить в совершенстве любой язык? Получится, сам отчасти видел, как это. Великий соблазн и страшная ответственность.
– Погоди, – возразил я. – Ты же сам мне внушал, что Беттина меня из чистой прихоти подобрала! Как щенка полудохлого, простите.
– Бет искала, – возразил Хельмут. – И чем-то ты ей особо глянулся. Собой шибко красив, что ли. Или по-дзенски пуст. Или просто нахален. А когда по ее просьбе тебя стали из смерти вытягивать, то и верно – перестарались. Все четверо тебе кровь дали. Буйную, яростную, неукротимую. Она тебя изнутри бы изъела подчистую, если не дать выхода. Вот и я постарался тоже.
– Грубо говоря, вы совместили кислое с пресным, а полезное – с неприятным, – резюмировал я. – Проведём испытание, как для ученика… Как там – раскрытие семи чакр, я верно понял? Сдохнет – спишем со счета: сам по скудоумию набивался. Не сдохнет – примем в ряды. Сдохнет отчасти – всё ж какую-никакую пользу извлечем. К верному Хельму в подручные отдадим. На мыловарню устроим.
– Теперь уж нет, – отозвался он. – Хочешь или не хочешь, но ты уж не просто спасённое от смерти двуногое, а один из
– А они… вы… Кто?
– Ну, договаривайте, – произнёс Иоганн с лёгкой досадой. – Бесстрашный – а так пошло и позорно трусит.
– Вампиры, – исторг я из себя заветное слово. – Упыри. Вурдалаки. Тёмный Народ. Только гораздо более мощные, чем принято считать. Тогда, у больнички, Бет убивала. Чтоб не мучились – и с прямой пользой для себя.
– Верно, – ответил на сей раз Амадей. – С кровью и иными соками мы впитываем в себя информацию о живом существе. С молоком – о его роде и племени. И держим в себе, сколько получится. Это похоже на земное бессмертие.
– Иными соками, – раздумчиво произнёс я. – Древесными, верно, Хельм?
– Это я напоследок проверил, не ошиблись ли они в тебе, – широко ухмыльнулся он.
– Мы умеем прочесть клён по его листу, медведя – по ворсинке из его шкуры. Мы вбираем в себя всё живое, – прибавил Гарри, – и то неживое, что неким особенным образом соприкоснулось с живым. С человеческой страстью. С яростью сильного зверя. С талантом и тем умением быть собой настоящим, что присущ только малому ребенку и животному. Вот после всего этого и получаются те «лепестки информации», что видел наш пациент в зале архивов. Вечные и нетленные. Непредсказуемые в своем очаровании.
– Ну и прекрасно, – я почти оборвал его дифирамб. – Жаль только, что вы не удосужились мне показать какую-нибудь «Хатун Джоконду Овердрайв», ограничившись дыбой и плахой. Ну да, еще этот синтетический музыкальный инструмент, в котором собрана память обо всех знаменитых балалайках мира.
– Знаешь, – перехватил инициативу Амадей, – я ведь тоже так в своё время выкобенивался и поливал своих спасителей дерьмом из ушата. И понял, кстати, что это самый верный путь к их признанию. Овец тут если и любят, то одних чёрных и нестриженых. С крутыми рогами.
– Не понимаю, – вздохнул я. – Отмудохали меня по полной, пропустили через жернова… а теперь хотите иметь как сотоварища. Рыцаря, ети его. Затраченных усилий стало жалко?
– Это бы еще ладно, – снова вступил Хельм. – Поиграли, отвели душу… Тебе твой законный тридцатник с лихвой обеспечили. Иоганн, вы ведь старший. Растолкуйте Анди, в чём проблема. Почему, кстати, я так и остался на подаче.
– Андреас, – он вздохнул. – Насчет скотов и дерев вам растолковали без купюр и изъятий. Про то, что мы, в известном смысле, дети отца Люцифера и матери Натуры, вы вчерне также осведомлены. А знаете ли вы, кто те люди, во имя коих мы извлекли из небытия орудия пытки и казни? Ну, с которыми говорили в таком помпезном окружении?
Нет, я был кретин. Дебил, как всё человечество, имбецил и полный идиот для комплекта. Ухватки, манеры, даже некоторые детали одежды…
– Военизированные врачи, – ахнул я. – Те самые. Клятва Гиппократа. Они что…
– Те, кто нам интересен, вовсе не клятвопреступники и не соучастники запланированных убийств. Напротив, изо всех сил с ними борются. Если бы не их старания, таких, как вы, вообще бы оставляли без лечебного надзора. Дело в том, что один из их сословия обнаружил в геноме человека некую древнюю и постоянно воспроизводимую хромосомную запись. И повторялась она – не сказать чтоб очень редко. Вы в курсе, что львиная часть родительских особенностей в процессе наследования уходит в шлак?
Я кивнул.
