Кортезе, епископа Модены. Анастазио Кальдерини знал, что всему виной разум: это в его темных недрах рождалось неудержимое стремление поразить невинность, обнажив перед нею свою снасть невероятных размеров, чтобы потом упиваться неистовым наслаждением, доходящим до судорог. Больше он ничего не делал, ровным счетом ничего. И что самое интересное, двенадцатилетняя плутовка не сбежала в ужасе. Нет, вопреки его ожиданиям она проявила любопытство и даже согласилась принять участие в игре. Ее ангельски голубые глазки округлились от изумления, только и всего.

— Можешь потрогать, если хочешь, — предложил он ей.

И она послушно подошла поближе и дотронулась до его громадного орудия, уже начавшего конвульсивно вздрагивать.

Анастазио Кальдерини был опытным медиком, он овладел ремеслом в больнице города Павии, усовершенствовал свое искусство в Милане и зарабатывал на хлеб, практикуя по городам и весям. Хорошо зная анатомию, он понимал, что его чудовищный орган способен изувечить и даже убить женщину, не говоря уж о маленькой девочке. А главное — он слишком сильно любил маленьких девочек. Ему даже в голову не приходило подвергать их смертельной опасности. Если они соглашались посмотреть на него, он чувствовал себя безмерно счастливым. Однако наивысшую радость доставляла ему возможность потереться об их беленькие, еще не развитые детские бедра. Когда они задирали для него свои юбочки, обнажая восхитительно маленькие и нежные лонные холмики с едва пробивающимися первыми волосками, — о, это был истинный рай.

Многие убегали, но находились и такие, что были уже искушены в запретных играх, познали тайну, подсматривая за взрослыми в замочную скважину, а то и лишились девственности.

Двенадцатилетняя девочка с ангельским личиком погладила его гигантский член, наводивший на мысли об ослах и жеребцах, своими нежными пальчиками и послушно подняла юбку, когда он стал умолять ее об этом. Она позволила ему сделать все, что он хотел, и лишь когда он залил ее бедра своим семенем, вдруг оглушительно завизжала и опрометью кинулась наутек, крича, что плохой человек сделал ей больно. Впоследствии коварная маленькая искусительница утверждала, что ее изнасиловали, а акушерка, осмотревшая ее перед процессом, подтвердила, что ее пациентка — не девственница.

Островок тишины и спокойствия, каким стала Модена благодаря своему правителю — разумному, добродушному и мягкому герцогу Эрколе д'Эсте Третьему, превратился в гудящий улей, растревоженный известием о том, как чудовище в человеческом обличье надругалось над племянницей епископа.

Анастазио Кальдерини был заключен в тюрьму и, будучи человеком разумным, предпочел признаться в преступлении, которого не совершал, не подвергаясь испытанию дыбой и раскаленными щипцами. Нет, он не совершал насилия, и об этом было известно даже его преосвященству епископу, который в ходе кровавых допросов в подземных казематах городской цитадели имел возможность своими глазами увидеть невероятных размеров орган предполагаемого насильника и понять, что если бы это адское орудие вонзилось в девочку, она была бы мертва.

Новость уже облетела все земли герцогства, включающего города Модену, Реджо и Марандолу; народ требовал наказания виновному. Однако благодаря заступничеству епископа, который был несказанно рад найти козла отпущения, якобы ответственного за потерю невинности его племянницей, преступник не был кастрирован, как того требовал закон. Просидев два года в подземной темнице, он был изгнан из города, а все его имущество конфисковано.

Без дома, без гроша в кармане, он вновь оказался в Милане, находившемся под французской оккупацией, и был вынужден поселиться в квартале Боттонуто, на самом городском дне. Зато здесь можно было устроиться дешево, и он ел раз в день, сочетая обед с ужином. Ремесло кое-как кормило его.

Он научился готовить целебную мазь от сифилиса, растирая ртуть со свиным салом, и это позволило ему заработать, даже скопить немного. Он понемногу начал практиковать свое искусство на более богатых улицах. И надо же было такому случиться, что именно теперь, когда все потихоньку становилось на свои места, судьба толкнула в его объятия эту девочку — нежный полураспустившийся бутон.

Малютка крепко спала под действием сонного зелья. Теперь можно без помех предаться тайному пороку. Но Анастазио одолевали страхи. Поставив свечу на стол, он приготовил для себя успокаивающую настойку из опия, белены и белладонны. Сразу же стало лучше. Как только дрожь в руках унялась, он снова подошел к спящей девочке и принялся осторожно, едва дыша, развязывать бархатный пояс с бантом у нее на талии. Бант оказался накладным и крепился к поясу множеством потайных шелковых завязок. Анастазио тихонько тянул их одну за другой, уже предвкушая, как обнажит беззащитную детскую плоть, как налюбуется ею досыта и наконец совершит непристойный, но сладкий обряд, доводивший его до экстаза. А потом, возможно, он вновь оденет ее и проводит до дому.

Кровь молоточками застучала у него в висках, когда ему наконец удалось развязать кушак. С улицы доносились приглушенные голоса, и время от времени под тяжестью кого-то из припозднившихся постояльцев таверны поскрипывали ступени ветхой лестницы. Примешиваясь к лихорадке ожидания, эти посторонние шумы заставляли его вздрагивать. Он уже собрался повесить пояс на спинку стула, но вдруг понял, что вещь необычно тяжела. С чего бы это? Анастазио быстро ощупал кушак и обнаружил зашитый в пояс предмет.

Красноватый огонек сальной свечки едва освещал грязную комнату в трактире. Застыв на полпути между кроватью и стулом, Анастазио Кальдерини разрывался между порочной тягой к юной и беззащитной красавице и желанием узнать, что скрыто в ее поясе.

Любопытство победило. Над похотью возобладала иная, никогда не угасающая страсть — жажда наживы.

Лекарь взрезал шов ланцетом, волнуясь не меньше, чем при медицинской операции. Что прячут люди за подкладкой одежды? Только две вещи: драгоценные камни или золотые монеты. Анастазио Кальдерини извлек на свет сокровище Саулины. Ничего более прекрасного и дорогого, чем эта золотая табакерка, несчастный лекарь и вообразить себе не мог. Здесь было столько золота и столько жемчуга, подметил он своим цепким и жадным взглядом, что с лихвой хватило бы на компенсацию всех его потерь, включая конфискованный домик на улице Монахинь в Модене.

Он повернулся к спящей девочке. Откуда у нее такая драгоценность? Может, она украла табакерку? Не это ли причина ее побега? Но тогда почему же она так настаивала на возвращении? Раскаялась и надеялась заслужить прощение? Допустим, он исполнит ее просьбу и отведет ее обратно в дом Грассини — и что? Всем известно, что эта Грассини любовница Бонапарта, стало быть, в этом деле замешана власть. А от власти добра не жди.

А с другой стороны, как ему оправдать присутствие богато одетой девочки в его грязной комнатенке? Пройдет еще несколько часов, прежде чем Саулина проснется, а утром оправдаться будет невозможно. Власти, без сомнения, поверят хорошо одетой девочке с личиком невинной жертвы и большими влажными глазами, а не похотливому шарлатану, побывавшему в тюрьме.

Анастазио Кальдерини закрыл лицо руками. Опять он попал в беду. Оставался лишь один путь: спасаться бегством. Драгоценная табакерка станет для него талисманом, волшебным ключом, открывающим многие двери. Стоит только обратить ее в звонкую монету…

Анастазио Кальдерини знал, где найти нужного человека, способного изменить всю его жизнь и вывести его из ночного мрака на свет божий. Он собрал все свои пожитки, рассовал их по сумкам и сбежал, оставив спящую Саулину в таверне «Медведь».

Граф Франческо Нава, комендант города, метался по своему кабинету подобно льву в клетке. Даже присутствие графа Гаэтано Порро, верного старого друга, всегда готового протянуть руку помощи, на этот раз не могло его успокоить.

— Друг мой, — мягко посоветовал граф Порро, — стоит ли портить себе кровь из-за недоразумения?

— Остается лишь смириться с ним, не так ли? — воскликнул охваченный гневом комендант.

— Смирение имеет одно неоспоримое преимущество: оно сберегает силы, — заметил граф