Амвросианское пение, как пение гораздо более раннее, чем пение григорианское, еще не знало полного осмогласия. Святитель Амвросий Медиоланский, занимавший епископскую кафедру с 374 по 397 гг. и заимствовавший у Востока принцип пения на гласы, ввел в употребление четыре гласа с греческими названиями: Protus, Deuterus, Trims, Tetanus. Им было введено также заимствованное у Востока антифонное пение. Некоторые гимны, составленные святителем Амвросием, употребляются в Западной Церкви и до сего дня, а приписываемый ему гимн «Те Deum» — «Тебе Бога хвалим» в известных случаях поется и Православной Церковью.

Окончательное становление системы богослужебного пения на Западе связано с именем святого Григория Двоеслова — Папы Римского (590–604), прибавившего к четырем амвроси-анским гласам еще четыре, в результате чего получилась система, тождественная системе византийского октоиха с четырьмя автентическими и четырьмя плагальными гласами. Составленный святым Григорием антифонарий имел, очевидно, такое же значение для Западной Церкви, какое для Восточной Церкви имел октоих преподобного Иоанна Дамаскина. По преданию, святой Григорий Двоеслов повелел приковать антифонарий цепью ко гробу святого Петра в знак непреходящего значения установленного им пения. Для внедрения и распространения этого пения, а также для устранения возможных искажений в Риме была устроена специальная школа (Schola Cantorum), являющаяся одновременно и хором, и учебным заведением, отку да хорошо обученные певцы посылались в страны Западной Европы.

Наиболее ранние из дошедших да нас рукописей, используемых в процессе григорианского пения, относятся к концу VIII в., однако они содержат только тексты песнопений, лишь иногда сопровождаемые указанием на глас, что свидетельствует о господстве устной традиции. Первые йотированные рукописи появились в IX в. Песнопения в них записывались с помощью особой западной разновидности невменной нотации, называемой «Nota Romana», а сами мелодии строились в основном на центонном принципе формообразования. Таким образом, к концу первого тысячелетия от Рождества Христова пение Западной Церкви, как и пение Церкви Восточной, прочно утверждаясь на духовных основах осмогласия, центонности и невменного письма, представляло собой истинный образ ангельского небесного пения.

Однако даже в это время единства и согласия восточная и западная концепции богослужебного пения имели свои специфические особенности и отличия, все более и более усугубляющиеся по мере исторического развития. Корень этих отличий заключался в изначальном отношении к музыке. Для Восточной Церкви история музыки оканчивалась моментом Рождества Христова, почему и сама практика музыки считалась несовместимой с христианством. «Кто переселился на Сионскую гору, тот должен отречься от Геликона и Киферона», — пишет Климент Александрийский. Именно поэтому невозможно даже представить себе кого-нибудь из восточных отцов, пишущих специальный трактат о музыке. Однако это не означает того, что музыка отвергалась совершенно. Отвергалась музыка древняя, ветхая, не преображенная новозаветным сознанием. Православие выдвинуло учение о новой музыке, о музыке, переплавленной в горниле аскетического подвига и превратившейся в Песнь Новую. Это глубоко мистическое учение, эта музыкальная антропология рассматривала жизнь человека как пение, а самого человека как инструмент, от правильной настройки которого зависят чистота и правильность мелодии. Вот почему если на Востоке и писалось о музыке, то писалось не о модуляциях и консонансах, но о внутреннем сердечном делании, о таинственном пути, ведущем к Богопознанию.

Совершенно иное умонастроение складывается на Западе. Создается такое впечатление, что западные христиане хотят переселиться на Сионскую гору и в то же самое время остаться на Геликоне, ибо для них занятие музыкой не противоречит следованию за Христом, несмотря на то что большинство западных авторов осознают языческую природу музыки, возводя ее происхождение к музам и Аполлону. «Музыка есть наука о мелодии, состоящая из разделов о звучании и пении; а имя свое получила от муз, — пишет Исидор из Севильи (560–640) — ...музы — дочери Юпитера и Мемории (памяти). Ведь если звуки не удерживаются в памяти человека, они погибают, ибо их нельзя записать» [71, с.172]. Другие авторы, замалчивая языческую природу музыки, объявляют музыку неким свободным и независимым ни от чего родом деятельности. «Музыка — это свободная наука, дающая способность искусного пения», — пишет Бэда Достопочтенный (672–735) [71, с.180]. Однако здесь свобода тесно переплетается с языческим пред- ставлением о музах, олицетворяющих семь свободных искусств, и входит в конфликт с христианским мироощущением, ибо логически домысливаемая свобода музыки неизбежно приводит и к свободе от Христа. Вот почему восточная православная мысль не считала свободным и самостоятельным ни один род деятельности, ибо все они рассматривались как служение Богу, которое только и могло все осмыслить и одухотворить и через которое все остальные виды деятельности получали возможность существования. На Западе понимание музыки как свободной науки породило особую отрасль интеллектуальной деятельности — специальную теоретическую дисциплину, входящую в состав семи свободных искусств, образующих систему средневековых знаний. Система эта разделялась на trivium (грамматика, риторика, логика) и quadrivium (арифметика, геометрия, астрономия, музыка). Гаким образом, музыка мыслилась скорее не как искусство, но как наука.

Традиция написания специальных музыкальных трактатов на Западе освящена авторитетом святого Августина Блаженного (354–430), написавшего обширный труд «Шесть книг о музыке», в котором разработаны проблемы метра, размера, чередования долгого и короткого, то есть сформировано общее учение о ритме. Известно, что святой Августин собирался написать также шесть других книг «О мелосе». Но кардинальной книгой, оказавшей сильнейшее влияние на все последующее развитие западной теоретико- музыкальной мысли, да и музыки вообще, стала книга Боэция (480–525) «Наставления в музыке», представляющая собой обширное изложение античного музыкального учения с пифагорейским делением музыки на музыку мировую, человеческую и инструментальную, с учениями о числовой природе музыки, об этосе музыкальных структур, а также прочих проблем античной науки о музыке, проблем, изложение которых становится традиционным для всей западноевропейской музыкальной литературы после Боэция. Приятие этой не преображенной языческой системы породило специфическую двойственность западного сознания, выразившуюся в конечном итоге в создании доктрины «двойственной истины», сущность которой заключается в том, что Богооткровенная истина и истина эмпирическая, или философская, могут сосуществовать, не уничтожаясь, в то же самое время противореча друг другу. И хотя доктрина эта была сформулирована много позже, сама двойственность изначально коренилась в мироощущении Запада, что и проявилось в смешении понятий богослужебного пения и музыки.

Красноречивой иллюстрацией этого смешения может служить введение органа в богослужение. Очевидно, орган также был занесен с Востока, ибо одно из первых упоминаний о нем связано с поднесением его в дар императором иконоборцем Константином Копронимом королю франков Пиппину в 757 г., после чего орган приобрел большое практическое значение в монастырях как школьный инструмент для обучения григорианскому пению. Однако с течением времени орган исподволь начинает употребляться и в самом богослужении и, несмотря на многочисленные протесты и анафемы, в конце концов прочно утверждается в богослужебной практике. Такое допущение, невозможное с точки зрения православия, находит оправдание в доктрине «двойственной истины», как бы благословляющей одновременное пребывание и на горе Сион и на Геликоне.

Та же тенденция к смешению богослужебного пения и музыки проявилась в пополнении григорианского свода песнопений песнопениями нового типа, которые получили название «секвенций» и произошли из стремления облегчить запоминание мелодий песнопений. Труднейшей задачей в освоении григорианского пения являлось изучение и исполнение «юбиляций»— протяжных мелодий мелизматического типа, распевающих слово «Аллилуйя». И если заучивание на память мелодий, в которых каждому звуку соответствовал слог текста, было сравнительно нетрудно, то заучивание мелодий, в которых на один слог текста приходилось по нескольку десятков мелодических звуков, в условиях устной традиции было значительно труднее. Для облегчения запоминания этих юбиляций вместо слова «Аллилуйя» стали подставлять более длинные тексты с тем расчетом, чтобы каждому мелодическому звуку соответствовал слог текста. Первые из дошедших до нас секвенций принадлежат монаху монастыря СентТалле Ноткеру Заике (840–912). В начале он подкладывал новые тексты к уже существующим юбиляционным мелодиям, но вскоре перешел к более свободному методу и стал брать только начала, старых мелодий, используя их как толчок для собственного мелодического творчества, благодаря чему имя Ноткера Заики может почитаться одним из первых композиторских имен в истории. Начиная со времени Ноткера Заики, разными авторами было написано множество секвенций, из которых наиболее знаменитыми являются «Lauda Sion