Конечный пункт хождения Петровича находился в глубине зарослей. Покосившаяся фанерная сараюшка – для хранения удобрений и инвентаря. Сбитая из разнокалиберных кусочков ДСП, дверь протяжно заскрипела. Петрович вместе с авоськой протиснулся в «помещение». Затворил дверь. Однако вследствие ряда конструктивных особенностей дверь затворяться не пожелала: со скрипом поехала обратно, образовала щель сантиметров пятнадцать и остановилась. Больше и не надо.
Воровато посмотрев по сторонам, Максимов перешел прогалинку и сунул нос в просвет.
Ну что ж, он досыта насытил свое любопытство. Петрович сидел на еловой чурке, вполоборота к двери, и вытрясал из авоськи содержимое. Бутылка водки, пара луковиц, батон «Восемь злаков». Свернул с родимой затычку и с аппетитом приложился к горлышку. Забулькало. Максимов сглотнул. Ложная тревога – Петрович просто искал место, где можно без свидетелей отдохнуть, а заодно поужинать.
Он все же выждал пару минут. Но нет, загадочных событий не дождался. Петрович пил и смачно чавкал луковицей. Расслабился человек. Не привык он к переполоху в доме – вот и лечил расшатанные нервы. Однако определенный интригующий момент в увиденном присутствовал. Водка, которую в охотку потреблял Петрович! Типовая заурядная поллитровка – сероватое стекло, блеклая наклейка. Можно жизнь поставить на кон – не найдет он в загашниках «Борового» столь явного палева! Уважает себя здешняя публика, чтобы травиться сомнительным алкоголем. Да и не пустят Петровича в гостиную, где в баре представлена палитра лучшего отечественного и зарубежного пойла. А тогда выходит следующее. Выходит, что Петрович совершает вылазки за пределы «Борового», в соседний поселок например, – до него километра три, – где просто обязан присутствовать заштатный магазинчик с продукцией подпольных «виноделов». За ворота местного садовника охрана не пустит. Получается, что у Петровича имеются собственные «ворота»… Интересно. А может, питается старыми запасами? Тоже вариант. Однако все равно интересно. Сомнительно, что прожженные алкоголики способны питаться старыми запасами. Они же не белки.
Петрович между тем ополовинил емкость, слез с пенька и развалился на заплесневелых мешках с мочевиной. Сладострастно замычал. Максимов оторвался от косяка, на цыпочках перебежал прогалину и скрылся в кустах.
На землю укладывалась сумеречная мгла, когда он вошел в здание. Из гостиной доносился шум. Резкий голос Лизаветы, невозмутимый – Вернера. Проигнорировав очередной бесперспективный допрос, Максимов поднялся на второй этаж и отправился в западное крыло.
Долговязый референт неприкаянно болтался между покоями шефа и собственной комнатушкой. Тяжелые думы омрачали высокое чело. Увидев Максимова, он мгновенно подобрался и принял боевую позу. Заступил тропу. Максимов сделал попытку обойти слева. Референт качнулся, сместившись вправо. Максимов улыбнулся, шагнул в другую сторону. Марголин сделал то же самое. Баскетболом по молодости увлекался. Максимов произвел обманный финт, ныряя под локоть. Но Марголин не зевал – отпрыгнул назад и широко расставил руки.
– Брысь, – сказал Максимов.
– Я прошу прощения, – ответствовал референт, – но Сан Саныч неважно себя чувствует.
– А в торец? – вежливо осведомился сыщик.
– Простите, – повторил Марголин, – но Сан Саныч неважно себя чувствует…
– Да пошел ты, – возмутился Максимов. – Можно подумать, я себя лучше чувствую.
Сделал новый обманный выпад и искусно пробил защиту противника. Невольно рассмеявшись, устремился к заветной двери. Но Марголин был крепкий орешек. Он догнал Максимова и схватил за локоть:
– Что вы делаете? Хулиган! Я сейчас вызову охрану!
Отвяжись, противный… Максимов несильно стукнул парня в живот. Референт икнул и выпучил глаза. А Максимов вырвал рукав и открыл дверь в царственные покои. Поздороваться не успел – униженный референт отважно бросился на защиту шефа, сцапал Максимова за ворот.
– Стоять! Вам туда нельзя!..
Максимов резко обернулся и отвесил парню затрещину. Голова референта дернулась как у куклы. До чего достали эти цепкие ручонки! Он резко ударил по рукам, и референт взвыл от боли.
– Дима, прекрати бодаться, пусть войдет, – донесся из «палат» слабый голос.
Марголин опустил руки, сильно оскорбленный таким поворотом дела.
– Извини, – улыбнулся Максимов. – Сам виноват. Готов принять верительные грамоты твоих секундантов.
Совмещенная со спальней, VIP-гостиная тонула в серой полумгле. Красиво очерчивались античные вазы на постаментах, полированный стол, опаловые стены, столовое серебро в фигурном серванте. Квадратная кровать у стены – с массивными узорчатыми спинками. В хитроумном нагромождении белоснежных подушек угадывались контуры старика – словно бутылка шампанского, обложенная льдом. Кряхтя, Ухватов подтянулся и принял относительно сидячее положение. Похоже, он и вправду отвратительно себя чувствовал.
– Проходите, Константин Андреевич, не стесняйтесь… Буяним помаленьку? Похоже, у вас входит в правило периодически избивать моих людей.
– Это не со зла, Сан Саныч. – Максимов смущенно потупился. – Просто ваши люди имеют вредное свойство бессмысленно перечить и мешать работе.
Хриплый старческий смешок и новое кряхтение – любая поза, кроме той, в которой кладут в гроб, доставляла старику страдания.
– Простите, Константин Андреевич, кости старые, молодецкие встряски для них уже недопустимы… У вас тоже не слишком бодрый вид. Вы кажетесь виноватым, Константин Андреевич…
– Кажусь, – без выкрутасов признал Максимов.
– Не выходит каменный цветок, Данила-мастер? – помолчав, пошутил Ухватов.
Максимов сокрушенно вздохнул:
– Не выходит, Сан Саныч. Не можем справиться с высокой миссией. Стыдно признаться, но почти двое суток бьемся – и ни с места. По моему глубокому убеждению, здесь нужны опытные следователи с мозгами Ниро Вульфа и хваткой собаки Баскервилей. А я из ситуации вижу только два выхода. Распустить людей и попытаться сделать хорошую мину при плохой игре. Или схватить всех до единого, включая вашего секретаря, Шалевича с Коржаком да, собственно, и вас тоже, извините, посадить в волчью яму и палками выбивать признания. Но тогда, боюсь, признаются все. Кроме тех, кто должен.
Тишина воцарилась – могильная. Было слышно, как комар жужжит по ту сторону окна, не способный продраться через марлевую сетку.
– Вы полагаете, преступник не один? – каким-то странным, надломившимся голосом спросил Ухватов.
– Не исключаю. Творить злодейства без прикрытия в закрытом, напичканном охраной месте – нужно быть вконец безбашенным. А убийце в хитрости и уме не откажешь. Но это так, предположения, Сан Саныч. Где сокрыта истина, я не знаю.
– Истина совсем рядом, Константин Андреевич… – прошептал старик. – Нужно только посмотреть на нее другими глазами… Увы, мой дорогой, – старик повысил голос, – оба варианта меня не устраивают. Идите работайте. Не хочу вам угрожать, это бессмысленно – я вижу, вы выкладываетесь, да и сами пострадали. Буду поощрять, Константин Андреевич. В случае поимки убийцы к назначенному сроку и определения имени заказчика ваш гонорар вырастает втрое.
– Уверены, что это лучший вариант? – уныло мялся Максимов. Не впечатляла сыщика щедрость «патриарха». Имелись веские причины не доверять фантастическим цифрам и твердым обещаниям.
– Идите, дорогой пинкертон. Работайте.
Максимов не мог подобрать нужных слов, чтобы донести до Ухватова что-то важное. Это важное крутилось в голове наподобие замысловатой криптограммы, а он не мог ее расшифровать.
– Идите же, – настаивал Ухватов. – Не то дождемся, Константин Андреевич… прискачут четыре всадника…
– Четыре всадника? – пробормотал Максимов.
– Вы не ослышались, – подтвердил Ухватов трескучим шепотом. – Вы знаете, как называются четыре всадника Апокалипсиса? Голод, Смерть, Война, Бойня… Исполнители божьего гнева. Явятся, когда священный агнец сломает четыре печати с книги, содержащей тайны человеческой судьбы…
