стоило мне усесться в машину и включить зажигание, как коммуникатор в сумке разразился призывной мелодией. Звонил дед.

– Иду перевели в обычную палату, можешь приезжать, – возбужденно сообщил он. – Ты скоро будешь в больнице?

– Минут черед двадцать, – обрадовалась я. – Дождешься меня или поедешь домой?

– Пожалуй, домой поеду, – выдохнул дед. – Что-то устал я за эти дни.

Забыв про татуировку, я завела мотор и помчалась на рынок, где накупила гостинцев, а затем понеслась в больницу. Бабушка лежала в общей палате у окна и цветом лица сливалась с белой подушкой. Сгибаясь под тяжестью пакетов с фруктами, я приблизилась к кровати и натянуто улыбнулась, стараясь ничем не выдать обуревавшие меня чувства. Всегда красивая и подтянутая Ида Глебовна казалась на больничной койке такой старенькой и хрупкой, что смотреть без слез на нее было невозможно. Глаза бабули были закрыты, грудь под одеялом часто вздымалась. В изголовье стояла капельница, катетер от которой тянулся к ее прозрачной руке. Я поставила сумки около тумбочки и приблизилась к кровати.

– Бабулечка, – тихо проговорила я, осторожно гладя больную по руке. – Это я, Агата.

Бабушка вздрогнула и открыла глаза. В первый момент выражение ее лица было бессмысленным, затем в глазах мелькнул огонек узнавания, переходящий в безудержную радость.

– Агата, девочка моя! – прошептала бабушка запекшимися губами. – Как я по тебе соскучилась! Что-то ты бледненькая. Устаешь на работе? Что ты кушаешь? Как у тебя с деньгами?

Кусая губы, чтобы не зареветь в голос, я прошептала: «У меня все хорошо», поправила одеяло, присела на край кровати, взяла ее руку в свои ладони и прижала к щеке.

– В моей комнате на трюмо стоит шкатулка, – с трудом проговорила бабушка, поглаживая меня по лицу. – Скажи деду, пусть тебе ее отдаст.

Сглотнув ком, вставший в горле, я через силу улыбнулась и мотнула головой.

– Ба, перестань, тебе самой она еще понадобится.

– Не спорь. – Бабушка еле заметно сдвинула брови к переносице. – Я сказала – возьми.

– Ладно, бабушка, – всхлипнула я. – Что тебе помыть, яблоко или грушу? Хотя давай, я помою все фрукты, а завтра привезу домашней еды.

– Где же ты ее возьмешь? – слабо улыбнулась бабушка.

– Сама приготовлю, – самонадеянно похвасталась я.

Бабушка недоверчиво дернула уголком рта, точно хотела сказать что-то еще, но у меня в сумке зазвучал сигнал коммуникатора. Даже не глядя на дисплей аппарата, я уже знала, что звонит дед. Чмокнув бабулю в щеку, я пообещала заглянуть попозже и, выскочив из палаты, ответила на вызов.

– Ты у бабушки? – осведомился неугомонный родственник. – Ну, как она?

– Она молодцом, – соврала я.

– Да уж, – недоверчиво хмыкнул Владлен Генрихович. – Ну, госпожа Перри Мейсон, какие планы на вечер?

Не могла же я сказать деду, что после работы мы со следователем Оболенским собираемся отправиться в магазин за хьюмидором, а потом едем к нему обмывать покупку? Я ни секунды не сомневалась, что дед прекрасно знает, что хьюмидором называют ящик для хранения сигар, в котором специальным образом поддерживаются нужная температура и влажность, и все равно я не стала докладывать о своих планах. Дело в том, что Владлен Генрихович – не сторонник сибаритства, и всякое стремление к чрезмерной роскоши он считает проявлением барства и объясняет отсутствием достойного воспитания. Олег, безусловно, был человеком, который бы деду не понравился, ибо, как я успела заметить, мой новый знакомый обожает вещи дорогие и пафосные. Откуда у рядового следователя деньги на дорогостоящие мужские игрушки, я старалась не думать, удовлетворившись вскользь оброненной Оболенским фразой о щедрых подарках бывшей жены.

– Ты хочешь, чтобы я заехала на дачу? – вопросом на вопрос ответила я, хотя знала, что дед этого не выносит.

– А ты, как я понимаю, этого не хочешь, – в голосе деда прозвучал упрек. И чуть мягче Владлен Генрихович добавил: – Ида очень просила, чтобы ты к нам заглянула. Ты уж найди для меня полчаса, она завтра спросит, была ли ты у нас, и я не смогу ей соврать.

Мой любимый дед, который вырастил меня с годовалого возраста, вложил в меня душу, просит о такой малости, как просто заехать и навестить его на даче, а я строю из себя незнамо кого! Подумаешь, ящик для сигар! Тут и говорить не о чем! Выберем его в другой раз.

– Да, конечно, дед, к ужину буду.

– Вот и отлично. Только имей в виду, на ужин у меня пельмени.

– Здорово! Пельмени – моя обычная еда, – бодро откликнулась я, перед тем как попрощаться.

После разговора с дедом я набрала номер Олега и обрисовала ситуацию. Мой новый друг проявил понимание и полным заботы голосом сказал, что хьюмидор никуда не денется и чтобы я непременно навестила родственника. Исполненная благодарности к возлюбленному, я двинулась в офис.

* * *

Несмотря на разгар рабочего дня, в конторе в Кривоколенном переулке находились лишь Кира Ивановна и Борис. Остальные сотрудники «Устиновича и сыновей» разбрелись кто куда. Маша Ветрова, насколько я знала, в это время посещала тренажерный зал по соседству с конторой, а ее благоверный, скорее всего, бегал по Москве в поисках клиентов, чтобы эти занятия оплатить. Глава адвокатского бюро в такое время обычно в офисе не появлялся, предоставляя сотрудникам полную свободу. Секретарша по привычке тут же отправилась в кухню ставить чайник, а Борька продолжал дуться, уткнувшись в компьютер. Большая спина его ссутулилась, две пятерни он запустил в кудри и сидел так, поддерживая тяжелую умную голову и устремив глаза в монитор, на котором маячило унылое мужское лицо.

– Борис, не сутулься, сколиоз заработаешь, – попыталась помириться я.

– Умерь пыл, женщина, ты не модератор, чтобы указывать мне, – надменно обронил приятель, в корне пресекая мой искренний порыв.

– Кто это у тебя? – проглотив обиду, заглянула я к нему через плечо.

– Сферический конь в вакууме, – отрезал Джуниор, и у меня пропала всякая охота лезть к нему с вопросами.

Не хочет мириться – и не надо. Конечно, у Борьки теперь новая любовь – эта противная толстая Кэт, так похожая на перезрелую клубничку. Черт меня дернул отвезти кудрявого друга к анонимным обжорам! Раньше Джуниор сносил все мои капризы и выполнял любые прихоти, я же своими руками толкнула приятеля в объятия вероломной кураторши! Ну и ладно, справлюсь как-нибудь и без Устиновича-младшего! Усевшись за рабочий стол, я быстренько нашла электронный адрес российского консульства в Китае и отправила запрос по поводу сидельцев-соотечественников, отбывавших наказание в тамошнем допре в две тысячи десятом году. Пока я возилась с запросом, вернулась Кира Ивановна, неся в руках поднос с чайником со свежезаваренным чаем и тремя чашками. Три румяных круассана призывно лежали на блюдцах, разжигая аппетит.

– А вот и чай, – радостно сообщила секретарша, но, взглянув на Устиновича-младшего, тут же умолкла.

Под глазами Бориса залегли темные круги, осунувшееся лицо было бледно и сурово.

– Круассаны, значит, трескаете? – мрачно осведомился он. – А вы знаете, сколько химии в этом негодном лакомстве? Что вы переглядываетесь, как курицы, вы забейте в поисковик в Интернете состав этой гадости, почитайте, осведомитесь, наведите справочки, а уж потом кладите в рот всякую гадость!

Пока Кира Ивановна потрясенно рассматривала облюбованный круассан, который, оказывается, всерьез угрожал ее жизни, Борис позвонил какому-то Подольскому из технического отдела, договорился с ним о встрече и засобирался на улицу. Как только он накинул пальто, я сразу же отметила, что приятель хоть и спал с лица, но не сбросил ни килограмма. Я сочувственно проводила глазами его драповую спину, которая мелькнула в дверях офиса, и обернулась к Кире Ивановне.

– Спасибо, очень вкусно, – прочавкала я, доедая второй круассан, предназначавшийся Борису.

– Ну, как там у вас с Оболенским? – уютно устраиваясь на стуле, осведомилась секретарша. Свой круассан она брезгливо отставила в сторону, проникнувшись к нему отвращением Устиновича- младшего.