— До недавнего времени, — сказал он, — отец — нужно отдать ему справедливость — относился ко мне очень доброжелательно, но все-таки обращался со мной, как с ребенком. Сейчас положение изменилось. После моего возвращения из Ирландии и смерти Генриха он охотнее прислушивается к моим советам…

— Значит, он сильно переменился!

— Именно так. Дорогая мама, вам едва ли захочется обсуждать со мной вашу ссору с отцом, но я уверен, что при правильном подходе ее можно теперь уладить.

Иоанн поставил локти на стол и положил подбородок на раскрытую ладонь левой руки. В голове Альеноры вихрем пронеслось множество разнообразных мыслей. Быть может, как раз изобретательному и хитрому Иоанну, а не грубоватому и прямолинейному Ричарду суждено распахнуть двери ее темницы? И не означало ли улаживание ссоры, что ей придется вернуться в Лондон и занять свое место среди людей, которые, в угоду Генриху, целых десять лет называли ее убийцей и распевали на улицах песни о ней и красавице Розамунде, песни, в которых странным образом важное, хотя и явно преувеличенное место занимали маленькая шкатулка для рукоделия и шелковые нитки для вышивания? И какое значение могла иметь новая склонность Генриха прислушиваться к советам? Решительно отбросив пока все эти мысли, она почти в старой привычной манере сказала:

— Иоанн, ты должен понять. Твой отец глубоко оскорбил меня, обвинив в убийстве без всяких на то оснований. Он захватил меня обманом и продержал целых десять лет в заключении. Я скорее умру здесь в тюрьме, чем попрошу у него пощады лично или через кого-нибудь еще. Я знаю, что говорят и поют обо мне на улицах Лондона… и только из желания доставить ему удовольствие. Это свидетельствует о том, какого он обо мне мнения. Я никогда опять не стану его женой, королевой Англии, и если ты хочешь мне помочь, то попроси его выпустить меня на свободу и позволить уехать в мои собственные владения.

— В Пуату, где светит солнце, в Аквитанию, где растет виноград? — Унизанные перстями пальцы Иоанна крепко стиснули кожицу апельсина, которую он вертел в руках. — Ричард теперь — не забывайте об этом — наследник английского трона. — Приятный и ровный голос Иоанна сделался каким-то жестким, скрипучим. — Именно это я имел в виду, когда говорил о переменах… и планируя, я никогда не упускал из виду тот факт, что, прежде чем стать королевой, вы были герцогиней. Вы доверите мне сделать за вас ход в этой игре?

Бесчисленные воспоминания о его коварстве даже в раннем детстве вихрем пронеслись у Альеноры в голове, подобно шмелиному рою, каждый эпизод со своим жалом. Недаром другие ее сыновья прозвали его «Пронырливым Иоанном».

— Какой ход, Иоанн, и в какой игре? — спросила она резко.

— Ах, кто знает? — ответил он, улыбаясь. — Я составляю планы по ходу дела. Какой это будет ход, я не в состоянии пока сказать, но игра? Ну что ж, назовем ее «Вызволение королевы из заточения». Вполне подходящее название, вам так не кажется?

Неожиданно Амария, которая присутствовала при разговоре, но держалась в тени, делая вид, что всецело занята едой, подняла глаза и, перебивая, проговорила:

— Сударыня, позвольте ему попробовать. Подумайте только: как было бы хорошо вырваться отсюда, иметь возможность идти куда хочешь, не видеть замков, засовов и тюремщиков, которые на все отвечают одним словом «нет». Мы не делаемся моложе, и годы уходят напрасно, пока мы здесь томимся… — и Амария заплакала.

— Если ты поклянешься действовать только мирными средствами, — заявила Альенора.

— Ну конечно. Никогда не пользоваться никакими другими. В этом моя сила.

Последние слова он произнес тихо, с торжествующим видом.

— Очень хорошо, но помни: я прошу справедливости, а не пощады; справедливости и свободы вернуться в свою страну.

— Вы получите, я обещаю, — сказал Иоанн.

Иоанн уехал, и искорка надежды, заботливо раздуваемая Амарией, не затухала в душе Альеноры. Но год кончался, приближалась опять зима — скучная, холодная, которая не так страшила, — а все оставалось по-прежнему. И надежда постепенно угасала, а потом и вовсе умерла. Алберик, с трудом пробираясь по ноябрьской грязи, приносил лишь слухи и никаких достоверных сведений. Даже брак Иоанна с Эвис Глостер, на который он намекнул во время визита, по-видимому, пока еще не состоялся.

Наступило и кончилось Рождество — еще одна веха невеселого периода.

Затем однажды утром послышались шум и движение во дворе, где появились какие-то люди. Плотно закутавшись в платок, Амария вышла в проход, соединявший их апартаменты с основной частью замка; мужественно перенося холодный сквозняк, она начала обычный полушутливый разговор со стоявшим на посту караульным. Он не знал, кто приехал и почему, но позволил побыть с ним, пока мимо не пробежал паж, который, отвечая на вопрос, сообщил, что прибыл господин де Гранвилл.

— Только этого нам не хватало, — проворчал караульный угрюмо. — Суета и беспокойство по пустякам; будет повсюду совать свой длинный нос и везде находить непорядок. А его парни слопают наши харчи. Шесть месяцев, или больше, он не показывался, жирея в Лондоне и получая солидную плату. А теперь примчался, чтобы обозвать нас объевшимися бездельниками…

Тут караульный заметил, что разговаривает сам с собой. Амария, получив нужные сведения, исчезла.

— Приехал главный тюремщик, — проговорила она, вбегая в комнату, где Альенора сидела у дымного камина. — А вы в Потрепанном платье. Не перестаю упрекать себя, что не попросила принца, когда он был у нас, об одежде. Он мог бы уговорить короля прислать вам кое-что из вашего прежнего гардероба. Какие прекрасные платья пропадают напрасно в Виндзоре и Уайтхолле… Когда я о них думаю, мне хочется плакать.

— Мне абсолютно безразлично, в чем я покажусь де Гланвиллу, — сказала Альенора. — Я только надеюсь: сегодня он не сделает того, что сделал в последний раз, когда приезжал зимой. Тогда, как ты помнишь, он весь замок провонял своим жареным оленьим мясом, а нам приказал подать опостылевшее пиво. Потом он имел наглость заявить мне, что у него нет денег для нашего содержания, так как поднялась цена на муку!

— Быть может, это даже хорошо, что вы выглядите такой обносившейся, — продолжала Амария начатую мысль. Попросите его, миледи, обратиться к королю относительно вашей одежды.

— Я никогда больше не стану просить де Гланвилла ни о какой милости, — сказала Альенора. — Если хочешь знать, сегодня я вообще не буду с ним разговаривать. Как ты помнишь, однажды я спросила его о последних новостях, — тогда они еще сражались, — и он ответил, что у него нет распоряжений вообще сообщать мне что-либо. Теперь, когда он войдет, я из вежливости встану и буду молчать, пока он не удалится.

— Таким путем вы никогда не получите нового платья.

— Обойдусь.

Знакомый страх сжал сердце Амарии; от отчаяния у ее госпожи пропало всякое желание жить. Еще один год, и она умрет. «Пресвятая Матерь Божья…» — начала Амария опять про себя.

Топот ног и голоса в коридоре прервали молитву.

В комнату вошел де Гланвилл; Николас Саксамский остался стоять у двери. Очень медленно Альенора поднялась и, выдержав обет молчания, ничего не ответила де Гланвиллу, когда тот осведомился о ее здоровье. Она даже не взглянула в его сторону, потому в первые полминуты не уловила намека на перемены, А вот Амария поняла сразу, поскольку оба тюремщика сняли шляпы и преклонили колени. Столь необычная учтивость могла означать только одно.

— Сударыня, — проговорил де Гланвилл, — его величество приказали мне просить вас приехать в Виндзор. По его словам, предстоит обсудить проблему чрезвычайной важности, и, сожалея о неудобствах, которые спешка может причинить вам, он тем не менее желал бы, чтобы вы отправились уже сегодня.