— Вот и черный рыцарь для охраны моей пешки. А ты, мальчик, забудь графа Ренара.

«Черта с два забуду».

— Направь свою месть на что угодно, поделись ею со всем миром, проливай кровь, но никогда не возвращайся в эти земли. Не ступай по знакомым дорогам. Твои воспоминания не должны касаться того, что происходило здесь.

Я мог лишь наблюдать за ним. Он приблизился. Встал рядом на колени, взял меня за шиворот и придвинул мое лицо к своему. Я встретился с его непроницаемым взглядом. Чувствовал: опять накатывает волна ужаса, поток, готовый унести меня прочь. И что хуже всего — я ощущал, как его холодные пальцы внутри моей головы стирали мои воспоминания.

— Забудь Ренара. Яви миру свою месть.

«Ренар умрет».

— От… моей… руки… — каким-то образом я успел выдавить, еле шевеля губами.

Но он уже отнял у меня память. Теперь я не мог объяснить, как попал в башню, и не знал его имени.

Старик улыбнулся. Нагнулся, зашептал мне на ухо. Помню его дыхание на шее и запах немощи.

От услышанного помутился разум.

Черви закопошились внутри моей головы. Никаких воспоминаний о нем не осталось, только пропасть, в которую не заглянуть.

Имя Ренара теперь ни о чем не говорило, ненависть стала моим даром — всем и каждому.

Сквозь темноту я осознал: слышу только собственные хрипы. Чьи-то руки пережимают горло, в темноте я отыскал чью-то шею, чтобы придушить. Давили все сильнее и сильнее. Хрипы перешли в шипение, грохот, затем тишина. Обессилел. Руки, словно железные крючья. Но если надавить еще сильнее, то пальцы переломятся, как сухие ветки.

Я падал сквозь темноту, тишину, руки на моем горле, чужая шея в моих руках, воздуха не хватает, сердце бьется, словно кувалдой ударяют.

Падал сквозь годы. Сквозь жизнь.

Ударился оземь. Сильно. Открыл глаза. Лежу на каменном полу. Посиневшее лицо с выпученными глазами уставилось на меня, язык высунут. Дневной свет струится из высокого окна. Сердце бьется о грудную клетку, стремясь выскочить наружу. Все болит. Увидел руки на горле. Мои руки. С большим усилием разжал их. Белые пальцы еле слушались.

Во мне все еще нарастала боль. Мне что-то нужно было, но я не мог вспомнить, что именно. Перед глазами — красные вспышки, мысли перескакивают с одной на другую. Я дотянулся немеющими пальцами до горла и обнаружил там руки.

Я не знал, чье это лицо. Женщина?

Мир стал отдаляться, боль притупилась.

«Ренар». Откуда-то всплыло имя, а вместе с ним прибавилось сил. Руки, которые разомкнули пальцы душителя на шее, казалось, не принадлежат мне. «Ренар!» Первый вздох получился со свистом, словно я затягивал воздух через трубочку.

Воздух! Мне нужен воздух.

Я задыхался, втягивал воздух, но ничего не помогало, я был сосредоточен на дыхании, ставшее слишком узким горло не справлялось со своей задачей. «Ренар».

Посиневшее лицо принадлежало женщине с седыми волосами. Непонятно. «Ренар. И Корион».

«Господи!» Наконец-то вспомнил. Вспомнил ужас, но он тлел слишком слабо по сравнению с тем холодным гневом, который пожирал меня сейчас.

«Корион». Впервые за четыре года с той ночи в башне я произнес его имя. Вспомнил. Воскресил в памяти все, что было стерто, и в первый раз за вечность ощутил себя единым целым.

Я нашел в себе силы приподняться.

Это была одна из комнат замка, и я лежал рядом с кроватью. Свалился с нее, когда старуха пыталась меня придушить.

Дверь дрогнула. Кто-то загремел замком.

— Ханна! Ханна! — Женский голос.

Каким-то образом мне удалось подняться до того, как дверь распахнулась.

— Катрин. — Я смог лишь прошептать ее имя, на самом деле я хотел прокричать его, выкрикивать много раз.

— Убийца! — воскликнула она и достала из-за пояса нож, острый кинжал приличной длины, который мог проткнуть насквозь. — Твой отец был прав.

Я попытался заговорить с ней, но уже не мог произнести ни слова. Хотел поднять руки, но сил не хватило.

— Я закончу то, что он начал, — заявила она.

Мне оставалось только восхищаться ее красотой.

В поединке на мечах тебя могут убить из-за недостатка мастерства. Однако чаще все зависит от удачи или, если борьба длится слишком долго, от усталости.

В конце концов, все определяется тем, надолго ли хватит у тебя сил. На могильных плитах надо ставить эпитафию «Устал», возможно, не от самой жизни, просто слишком устал, чтобы за нее цепляться.

В настоящем поединке — а большинство из них настоящие — самым искусным убийцей становится усталость. Меч — это тяжелый кусок металла. Размахиваешь им, после чего руки начинают действовать независимо от тебя, они сами знают, что могут, а чего нет. Даже когда на кону твоя жизнь.

Да, я помнил времена, когда поднять меч для меня уже было сродни подвигу Геракла, но никогда прежде я не чувствовал себя таким опустошенным, как сейчас, когда Катрин занесла нож.

— Ублюдок!

Огонь, полыхающий в глазах, был столь жарок, что способен был испепелить меня раньше.

Я напрягал волю в надежде остановить ее, но ничего не получалось.

Нож — довольно пугающая штуковина, особенно приставленный к горлу, острый и холодный. Это напомнило мне ночь, когда мертвецы вышли из топей на Дорогу Нежити.

Острие лезвия сверкнуло, когда она шагнула ко мне, и я представил, как оно режет мою плоть, выкалывает глаз. Такие фантазии способны ввести в ступор. Но лишь до тех пор, пока не осознаешь, что такое может произойти на самом деле. Из-за этого можешь проиграть. Завалишь партию, вылетишь из игры. А поведал мне об игре Корион. Какими своими мыслями я обязан ему? Какая часть моих рассуждений была никчемным мусором, оставленным пальцами дряхлого старика?

Я пробыл в темноте слишком долго. Большая игра отступила на задний план.

И хотя моя сила представляла собой не более чем тлеющие угли, я приподнял руки. Широко развел их, приготовившись принять удар. Улыбнулся.

И нечто неуловимое между нами сдержало готовую разить руку. Я понял это по лицу Катрин, ее идеальным бровям, изогнутым в гневе.

— Кажется, отец не сумел добраться до сердца, — хрипло прошептал я. — Может, тетушка, у тебя рука искуснее.

Нож задрожал. Интересно, она когда-нибудь резала по живому?

— Ты… ты убил ее.

Правой рукой я ухватил с полки у кровати что-то тяжелое и гладкое.

Она опустила глаза, разглядывая лицо старухи.

Я ударил. Не сильно, потому что был слишком слаб, но достаточно, чтобы разбить о ее голову вазу, которую нащупал. Не издав ни звука, она повалилась на пол.

Катрин лежала в омуте темно-синего платья, распластавшись на каменных плитах. Я вновь ощутил,