подброшен я. Ваша мама, мои ангелы, обладала хорошими инстинктами, но ей никогда не хватало достаточно терпения в упорстве следовать своим инстинктам долго. Она резко останавливалась недалеко от результата, чтобы всё испортить. Потому она несчастлива в жизни…
Потом, мои ангелы, ваши папа и мама совершили то, что совершают мужчины и женщины, поскольку к этому их влечёт сама природа их существ. Её тонкое тело… нет, мои ангелы, в вашем возрасте рано читать неизбежно откровенную сцену, записанную смелой рукой вашего смелого отца, а когда вы вырастете, вам будет неловко читать эту же сцену, получится, что вы подглядываете в замочную скважину в спальню родителей. Потому я воздержусь от живописания.
И мы стали, как говорили когда-то в народе, том народе, которого уже нет в живых, мы стали с вашей мамой «женихаться». Вот передо мною на столе лежат два приглашения на фильм «Че Гевара: Дневники мотоциклиста», я специально их вынул заранее. Премьера состоялась 28 апреля 2005 года, то есть на тринадцатый день нашего с ней знакомства. Оба приглашения почему-то указывают 11 ряд и 4-е место. Как так получилось, навсегда останется загадкой. Довольно прямолинейный фильм режиссёра Уолтера Саллеса, где в главной роли снялся молодой красавчик актёр Берналь. Премьера имела место в кинотеатре «35 миллиметров», помню, что в фойе перед фильмом играл кубинский оркестр и угощали ромом. Юноша Че в фильме обнимался с прокажёнными.
А в другой раз мы с вашей мамой оказались в некоем большом и безвкусном клубе-сарае на Дмитровском шоссе на джазовой сессии, или «сэшэн», так следует, кажется, произносить, были туда приглашены, из известных нам с нею персон там оказался Дмитрий Дибров, телеведущий, вряд ли кто его сейчас помнит. Мы с вашей мамой очень напились, и вначале она, перепрыгнув через ограждение (там была низкая сцена, в форме круглой арены), вырвала у певицы микрофон, т. е. устроила скандал, запела. А затем мы с ней танцевали на этой же сцене и упали. Вставали мы смеясь, и к ужасу моих ребят, охранявших меня в тот вечер.
В довершение всего ваша мама, пьяная так, что плохо ходила, уселась за руль своего BMW, а я уселся с ней рядом. И мы на дикой скорости промчались через Москву и остановились у её дома. Представьте, с нами ничего не случилось, ни царапины! Через некоторое время подъехали мои охранники, очень злые. «Не делайте больше так, Эдуард Вениаминович, — сказал мне на следующий день Михаил. — Вы могли погибнуть, вы же не один, на вас ответственность, на вас партия!»
Я согласился, что Михаил прав. Но как я мог не сесть рядом с вашей мамой на пассажирское сиденье, когда она, глядя на меня снизу вверх с водительского сиденья прошептала: «Садись, поедем ко мне! Или слабо?!» Я сел, безрассудность свойственна мне в решающие моменты жизни. Но я до сих пор жив, видимо, меня любит Господин РОК, Госпожа Удача.
Потом она мне сказала, что лихому вождению её обучил однажды каскадёр, с которым она вместе снималась в фильме.
Распробовав друг друга, познав анатомии и физиологии друг друга, мы стали наслаждаться. Летом, в «Волге» («кадиллак» жрал неимоверно много бензина и потому больше стоял в гараже на Земляном Валу) мы поехали в город Ростов-на-Дону к человеку, купившему у меня киноправа на книгу «Последние дни Супермена», к Сергею М. Успешный бизнесмен, ростовский олигарх, как я его за глаза называл, был тогда владельцем сети аптек. Пару дней мы провели в окружении его многочисленной, богатой семьи, сидели за столами, ломящимися от еды, плавали в бассейне, а потом, отделившись, поехали к забетонированному Чёрному морю на территории Краснодарского края. Остановившись в отеле, ходили купаться в море, но ненадолго, основное же время делали то, чем занимаются все только что образовавшиеся пары: предавались making love. Помимо love, мы ещё во множестве употребляли местное вино и чачу. Маленький армянин, таскавший по пляжу чачу (под пирожками) в корзинке, задружил со мной, поскольку я стал его лучшим покупателем. Обедать мы ходили в ресторан отеля с толпой отдыхающих.
Мы неизбежно обгорели. Белокожий водитель Стас не обгорел даже, а сварился, и выглядел как переваренная сарделина, весь в волдырях. Через четверо суток мы убрались от изуродованного бетоном побережья, и «Волга» наша смотрела своим чёрным носом на север.
Непонятно было, понравилось вашей маме, о мои детки, времяпрепровождение на узкой полоске Черноморского побережья, или не понравилось. Меня то, что произошло с побережьем, удручало, мне было жалко мест моей юности, когда-то свирепых, красивых и буйных (это всё к югу от Туапсе), а сейчас разделённых между собственниками, забетонированных и еле дышащих. Но я был в компании любимой женщины, верных партийцев, и потому летний ветер, вдувавший в окна «Волги», мчавшейся на север, вдувал в меня бодрость, и жизнь была открыта, как только что начатая книга.
Наши встречи некоторое время происходили в Сырах, чтобы затем, уже летом, переместиться в богатую буржуазную квартиру на Космодамианской набережной (две спальни, два туалета, гостиная, зеркала, видеонаблюдение за входной дверью и лифтом). Сыры она восприняла романтически и таинственно появлялась на BMW ночами, после спектаклей, с цветами, в тёмных очках, с бутылкой вина и травой. Квартиру на Космодамианской она восприняла как должное, с удовлетворением. Постепенно определился характер наших отношений. Она, по-видимому, восприняла их как отношения странного мудреца и красавицы. Найдя у меня в Сырах солидный том Хлебникова, она попросила меня почитать ей. Я открыл любимую мною поэму «Шаман и Венера»:
Она забрала том себе, и он до сих пор стоит у неё на книжной полке в коридоре. Когда вы, маленькие демоны, вырастете, прочтите обязательно, эту великолепную, лёгкую, остроумную поэму, и вы получите полное представление о том, как ваша мама видела нас тогда, когда она меня любила. (И не называла ещё пренебрежительно «донором», хотя и «отличным».) Она не раз просила меня впоследствии читать ей строки из «Шамана и Венеры». Ваша мама не литературный человек вовсе, книги и стихи для неё мало что значат, видимо, она прочла поэму как сценарий, и как близкий ей, объясняющий наши отношения сценарий, он ей подошёл.
Как я, Шаман, видел наши отношения? Как сеансы идолопоклонничества, иначе назвать мои встречи с ней не могу. В ту пору она писала песни и пела, иногда я помогал ей с её текстами. Встречи происходили так. Я встречал её со спектаклей в театре им. Станиславского, что на Тверской. «Волга» наша обыкновенно таинственно ждала её в ближайшем переулке. И мы перезванивались. В конце концов она появлялась с букетами цветов, и мы ехали ко мне на Космодамианскую, иногда к ней, там она жила с тринадцатилетней дочкой Валерией. Мы открывали бутылку вина, она вставляла в компьютер диск со своими, находящимися в работе песнями, и слушала. И подпевала, и курила траву, и вновь слушала. Я в это время готовил салат и мясо, привычно и просто. У неё места в кухне было немного, мы туда прятались от её дочери. В квартире на Космодамианской места было довольно, однако она начинала вечер, нависая над открытым чемоданчиком со светящейся фотографией «Битлз» (модный радиоприёмник и диско-плеер), и по окончании обеда вновь нависала, слушая свою музыку десятки раз. Так мы и оставались на кухне. Я почтительно мирился с этими сеансами самообожания. В том, что это были сеансы самообожания, я не сомневался тогда, не сомневаюсь и сейчас, невзирая на то, что она уверяла меня, что таким образом она «работает» над музыкой. Десятки
