— Я тебе ее пришлю, — сказал Яковлев. — Прочитай, выскажи свое мнение. Думаю, ты должен поддержать меня. Нападают на меня незаслуженно.

Потом разговор перекинулся на злободневные темы, и сразу обнаружилось, что мы стоим на разных позициях: расходимся во взглядах на историю, на партию, на процессы демократизации.

Полтора часа мы объяснялись с глазу на глаз в моем кабинете, но, как говорится, коса нашла на камень, каждый остался на своей точке зрения. Отношения прояснялись окончательно.

Впрочем, еще оставалась слабая надежда на то, что по прочтении статьи «Об антиисторизме» я займу сторону Яковлева — Александр Николаевич необычайно ценил, когда ему оказывали личную поддержку. Но после прочтения его статьи я позвонил ему по телефону и сказал:

— Не считаю нужным ввязываться в эту дискуссию. Немало в вашей статье оплошностей, особый взгляд на прошлое… Со многим я не согласен.

Статья была серьезная, речь не просто шла об оценке тех или иных фактов — она носила мировоззренческий характер. И здесь я уступить не мог, я не мог сближаться с Яковлевым на беспринципной основе: «ты — мне, я — тебе».

Затем позвонил Михаилу Сергеевичу и сказал, что встречался с Яковлевым, но пришел к выводу, что мы по-разному смотрим на многие важные вещи, придерживаемся разных взглядов, позиций.

— В общем, Михаил Сергеевич, — подытожил я, — единомыслия у нас с Яковлевым не получится, надо смотреть правде в глаза.

Все точки над «i» были расставлены.

С этого момента я уже не сомневался, что предстоит затяжная борьба, в которой главной ударной силой против меня выступят именно праворадикальные средства массовой информации. Конечно, я не знал, как именно будут развиваться события. Не знал, что мне будут, извините, «шить» так называемое «дело Гдляна», «тбилисское дело», что меня объявят «главным консерватором», а в связи со статьей Нины Андреевой на Политбюро будут искать «антиперестроечную группу». Но я понимал, что наступает трудный период. Я понимал, кому и почему я мешаю. И сознательно шел на осложнение, потому что предвидел тучи, заходившие на страну.

Антисоветский радикализм, который на высшем уровне руководства страны наиболее полно олицетворял собой Яковлев, угрожал сбить перестройку с ритма, не считаясь с реалиями, пришпорить темпы преобразования. Я обязан был сделать все от меня зависящее, чтобы в меру сил препятствовать этим губительным веяниям. Как в 1983-м, так и в 1987 году меня не обеспокоили карьерные соображения, я воспринимал предстоящую борьбу как борьбу не за личную власть, а за идеи и, не колеблясь, вступил в нее.

Но даже той переломной осенью мне не могло в самом худом сне присниться, что отстаивать, защищать придется уже не только концепцию перестройки, принятую в 1985 году, но самое святое — социализм, Советскую власть, Компартию. Ибо на этих главных направлениях вскоре и повели атаку правые радикалы, лжедемократы.

Не мог я, разумеется, предвидеть и того, как остро, напряженно будут развиваться события непосредственно на Старой площади. На деле-то получилось, что стремление убавить влияние Лигачева обернулось негативными последствиями для всей КПСС. Как верно заметил один из членов ЦК, на партию словно напал столбняк.

Дело тут, конечно, не в моей персоне, так сложились обстоятельства.

Впрочем, расскажу по порядку. Ровно через год после описанных событий снова в период очередного отпуска (сентябрь 1988 года) Горбачев разработал план реорганизации работы ЦК. Он предложил создать комиссии по идеологии, по организационным, экономическим, аграрным, международным и другим вопросам, причем каждую из них должен был возглавить член Политбюро. Естественно, такая реорганизация мотивировалась задачами улучшения деятельности ЦК КПСС. Однако на самом-то деле здесь преследовалась и другая цель.

К тому времени сложилась довольно-таки запутанная ситуация, при которой идеологией в Политбюро занимались два человека — Лигачев и Яковлев. Если же учесть, что мы стояли на разных позициях, то это, конечно, создавало атмосферу противостояния. И объективно говоря, ситуацию действительно следовало разрядить.

Но путь, выбранный для этого, оказался по меньшей мере странным: создание комиссий автоматически похоронило Секретариат.

Если вдуматься, было допущено серьезнейшее нарушение Устава КПСС, поскольку в нем прямо говорилось о Секретариате как о постоянно работающем органе ЦК. Это беспрецедентный факт в партии за последние десятилетия. При этом, вольно или невольно, хитрость состояла в том, что никто даже речи не вел о ликвидации заседаний Секретариата, никто вроде бы на них и не покушался. Однако после создания комиссий заседания Секретариата прекратились сами собой. Партия оказалась лишенной оперативного штаба руководства.

Это сразу пагубно сказалось не только на деятельности самого ЦК, но горько аукнулось в обкомах и крайкомах партии. Резко снизилась исполнительская дисциплина, ослаб контроль. Одной из важных функций Секретариата было обобщение полезного опыта в партии в целом. Но отраслевые комиссии вынудили партийцев разбрестись по своим сусекам. Центр как бы провалился, провисли управленческие связи.

Секретариат не собирался около года, хотя официально об этом не сообщалось. Но на местах, да и за рубежом, конечно, все, знали и задавали множество вопросов. Я объяснял происходившее тем, что образованы комиссии ЦК по основным проблемам политики партии. Считаю, что допустил ошибку, не поставив вопрос о прекращении деятельности Секретариата на Политбюро, на Пленуме ЦК. Скажу честно: не сделал это по одной причине — вопрос задевал лично меня. Ложное понимание скромности привело к уступкам там, где делать их нельзя. И даже тогда, когда кандидат в члены Политбюро А П. Бирюкова задала Горбачеву вопрос о том, почему не работает Секретариат, я промолчал. Этот вопрос Бирюковой Михаил Сергеевич перебросил мне. Спросите Лигачева, нужен ли ему Секретариат, сказал он. Я не ответил… Что ж, что было, то было…

В?новой, невероятно усложнившейся политической обстановке коммунисты на местах вполне обоснованно ждали ориентировок из Москвы. Просьбы, даже требования сформулировать четкую партийную позицию по отношению к происходящему многократно звучали на Пленумах ЦК. Это были справедливые, законные требования: для того и существует ЦК, этот главный партийный штаб, чтобы руководить коммунистами в условиях острой политической — а вдобавок и предвыборной! — борьбы. Именно эта задача лежит на центральных органах всех партий во всем мире.

Но в ответ на многочисленные требования с мест четко обозначить линию партии Горбачев без конца повторял:

— Сами решайте, как действовать. Не ждите подсказки из центра. Сами решайте!

Это был ошибочный тезис, разоружавший партию перед лицом новой опасности — антикоммунизма. А?вдобавок — тезис весьма лукавый, если не сказать сильнее. Ведь на места все-таки шли указания, но какие? Помните устные распоряжения периода избирательной кампании:

«Не вмешиваться! Не вмешиваться!» Ведь они связывали руки тем партийным комитетам, которые, поверив призыву «Сами решайте!», пытались активно влиять на предвыборную борьбу.

То, что Секретариат ЦК в то время уже не собирался, очень пагубно отозвалось на итогах выборов.

Прекращения заседаний Секретариата ЦК КПСС, работу которого я организовывал, было направлено не только против меня, но и против здоровых сил в руководящем ядре партии. Это был самый сильный сигнал о том, что наши пути с Горбачевым решительно расходятся. В значительной мере был подорван принцип коллективного руководства, в том числе коллективного обсуждения кадровых вопросов. Из стен ЦК продолжали выходить решения Секретариата, однако принимались они формальным путем: шла пересылка служебных бумаг из кабинета в кабинет для визирования.

Между тем из истории партии известно, что каждый раз, когда начинались нарушения принципа коллективного руководства, это приводило к печальным последствиям для страны в целом. Такие