«Правде» и вызвало чувство крайнего недоумения. Стало еще яснее, какие силы представляет в Политбюро сам Яковлев.

Возвращаясь к «теории зеркала», напомню, что Яковлев не ограничился выступлением на заседании Политбюро. Несмотря на вышеупомянутую реакцию, он отстаивал свой тезис в прессе, а также в речи перед редакторами молодежных газет в Высшей комсомольской школе. Вторил ему Медведев, который попытался внедрить идею о «зеркале» даже на одном из Пленумов ЦК, вызвав бурную отрицательную реакцию зала.

Несколько раз члены Политбюро на заседаниях высказывали коллективное возмущение тезисом о «зеркале». Но, увы, все шло своим путем. Гуттаперчевая позиция Горбачева оборачивалась невмешательством высшего политического руководства в деятельность СМИ. Пользуясь этим, прикрываясь «теорией зеркала», радикалы через прессу и телевидение все активнее манипулировали общественным сознанием, устраивали настоящую травлю неугодных им людей, а в дни избирательных кампаний грубо нарушали закон о выборах, предоставляя преимущественное право для агитации своим кандидатам.

Хочу повторить, что ни о каком разномыслии в прессе речи не шло — в средствах массовой информации явно воцарилась диктатура разрушительных сил. Именно это ускорило подрыв экономики, обострило национальные конфликты. Именно удары праворадикальной прессы серьезно ослабили правоохранительные органы, что дало сильный всплеск преступности, дискредитировали армию. Да и вообще под их ударами иммунная система общества оказалась ослабленной. Будущие историки без труда обнаружат прямую связь между деструктивными публикациями и тяжелыми болезнями всего нашего общества — для этого им нужно будет полистать праворадикальную прессу периода перестройки.

Надеюсь, меня понимают правильно. Я вовсе не хочу бросить тень на всех журналистов, чьи публикации вольно или невольно способствовали общей дестабилизации жизни. Уверен, подавляющее большинство из них, особенно молодые, направляемые искушенными в политике взрослыми дядями, как говорится, не ведали, что творили. И не надо воспринимать мои обвинения в адрес деструктивной прессы как неуважение, нелюбовь и недоверие к средствам массовой информации вообще. Я в высшей степени ценю их, о чем хорошо известно многим советским и зарубежным журналистам, с которыми охотно встречаюсь. Немало изданий, целые журналистские коллективы оказались на высоте требований времени, занимают принципиальную линию, правдиво освещая прошлое и настоящее. Примером тому служит народная газета «Советская Россия».

Сегодня, спустя годы, нужно признать, что мы по-на-стоящему, в полной мере не представляли себе, что же такое СМИ в условиях широкой гласности, плюрализма, каким могучим и грозным оружием они могут стать. Александр Николаевич Яковлев, многие годы работавший на Западе, безусловно, понимал это гораздо лучше других членов Политбюро. И с самого начала он установил личный контроль над частью СМИ.

Именно праворадикальные СМИ стали поначалу тайным, а затем и явным оружием Яковлева в борьбе за власть на Старой площади. Именно с их помощью он направлял общественное мнение против своих оппонентов.

Мое первое открытое столкновение с Яковлевым относится к осени 1987 года. Во время отпуска Горбачев, как всегда, продумал ряд предложений по дальнейшему развитию политических процессов в стране, и сразу по его возвращении в Москву состоялось заседание Политбюро, на которое вынесли коренной вопрос: «Масштабы и темпы перестройки». Обсуждение было интересным, многоплановым — длилось долго, а по его итогам мне, Яковлеву и другим товарищам было поручено составить проект постановления.

Подготовив документ, я завизировал его и передал в общий отдел для рассылки всем членам Политбюро. А через день или два мне принесли от Горбачева проект постановления, в котором отсутствовали многие пункты. В частности, из проекта были изъяты осуждение очернительства нашей истории и критические замечания в адрес средств массовой информации. Оказывается, Яковлев, никого не поставив в известность, изменил текст постановления, причем по самым принципиальным вопросам.

Это, признаться, меня сильно удивило, ибо нарушало общепринятый порядок прохождения постановлений через Политбюро. А главное, свидетельствовало о попытке игнорировать коллективное мнение членов ПБ. Ведь на заседании звучала очень сильная критика СМИ, много внимания мы уделили их негативной роли по очернительству советской истории, ЦК был завален гневными письмами на эту тему.

Я немедленно набросал свои замечания к проекту и отослал их Горбачеву, сопроводив специальной запиской. Ее черновик сохранился в моем архиве, и считаю целесообразным привести здесь записку полностью:

Вскоре я получил от Михаила Сергеевича написанную тоже от руки записку такого содержания:

Вот эта фраза: «надо подумать, что писать, а что иметь в виду» — меня поразила. Как же так, общество бурлит, ширятся требования граждан, общественности навести в печати демократический порядок, а мы должны лишь «иметь это в виду»…

В общем, «собираться» я больше не стал, отлично понимая бессмысленность, бесперспективность дальнейших обсуждений. Горбачев мои замечания не учел. В печать пошел текст постановления, выправленный Яковлевым, — критика праворадикальных средств массовой информации и очернительства нашей истории в нем полностью отсутствовала.

Той же осенью между мною и Яковлевым состоялось объяснение. Печать стала все настойчивее критиковать Яковлева за его статью «Об антиисторизме», опубликованную «Литературной газетой» в 1972 году. Претензии заключались в том, что автор выступал против возрождения русского национального самосознания, считал идейно вредным издание «Истории государства Российского» Карамзина, на чем уже в ту пору настаивали некоторые писатели, обвинял крестьянство в патриархальщине и т. д.

Как выяснилось из публикации периода перестройки, та статья Яковлева вызвала негодование Шолохова, он пожаловался Суслову. В результате Яковлева отстранили от руководства отделом пропаганды ЦК и в виде «наказания» отправили послом в Канаду. Вот в связи с появившейся в печати критикой той статьи и состоялся наш разговор. Правда, встретиться один на один, чтобы объясниться с Яковлевым, меня просил и Горбачев, понимавший, что между нами назревает принципиальный конфликт. Впрочем, не думаю, что Михаил Сергеевич имел в виду какое-то компромиссное примирение. Но так или иначе, а начался наш разговор с того, что Александр Николаевич предъявил мне счет: почему я не встал на его защиту, когда появились критические публикации по поводу его давней статьи? А я, между прочим, ту статью и не читал, в чем честно ему признался.