затвором и вспышкой, фотограф. Джереми, увидев меня, рассмеялся.

– Ой, Люси. Весь секрет насмарку. Придется сознаться: я – тайный сентименталист. Только никому не говори! Хочу пару фотокарточек на рабочий стол. Я так горжусь Мерлином. И хочу сотни ваших фотографий – за все годы, что я упустил, – добавил он, втягивая меня в семейный портрет.

Я уселась меж двух мужчин моей жизни и почувствовала себя закладкой в книге счастья.

– Ты как, дорогой? – спросила я у Мерлина, целуя его в щеку.

– У Меня Все Совершенно Прекрасно, – ответил Мерлин, произнося каждое слово с большой буквы.

– И впереди у нас все совершенно прекрасно! – сказал Джереми, беря нас за руки, и я снова пережила эйфорию подчинения. Мне для полного счастья больше ничего и не надо было. Довольство зудело в крови и было таким осязаемым, что даже пугало.

Мама с сестрой пообещали на день Рождества закопать топор войны, но чуяло мое сердце, что ямку они вырыли неглубокую, а рядом положили лопату. Сейчас же у меня был другой семейный очаг, у которого я могла согреться.

Я сжала руку Джереми в ответ.

– Впереди у нас все совершенно прекрасно, – подхватила я. – Совершеннопрекрасняшки.

Допуск в салон первого класса в самолете – третье в списке самого прекрасного после увеличения груди на два размера и вторичной влюбленности в отца собственного ребенка. Переложить часть ответственности за Мерлина на чьи-то плечи – будто банковская ошибка в мою пользу. Рождество, Новый год и январь в смысле погоды были так же невзрачны, как «Грозовой перевал», и холоднее Пиповой Эстеллы[117], но мне было вполне уютно.

12 февраля было обведено у меня в календаре кружком – Торговая палата Западной Англии устраивала банкет, где Джереми предстояло быть главой торжества. Счастливо угнездившись у него под боком, я последние шесть недель практически не разговаривала со своим враждующим семейством, но надеялась, что оно явится отпраздновать успехи Джереми.

Его лосьон после бритья проник в бар палаты общин первым. Я обернулась и увидела, как Джереми направляется ко мне, как бы скользя на незримых беговых лыжах. Шикарный костюм, идеально повязанный галстук, безупречная стрижка – ничего удивительного, что пресса окрестила его «Черно-бурым лисом». Мозговитый, властный, харизматичный – вылитый Кэри Грант или даже Клинтон, шаловливый, но милый. Он поцеловал мне руку, блеснув отполированными до фарфорового блеска ногтями.

– А где Мерлин? – спросила я, заглядывая ему за плечо. – Он мне сказал, что ты его заберешь из школы.

– А мне он сказал, что ты заберешь. – Джереми поцокал языком. – Ну и ну. Пожалуйста, не говори мне, что он опять удрал. Только не сегодня, – медоточивейше вздохнул он.

Рука об руку мы прошествовали по мятно-зеленому мраморному полу и отделанной дубом лестнице на террасу. Люди, как обычно, пожимали Джереми руку и хлопали его по спине – в знак уважения к его метеорному взлету в коалиции.

Губы-то я растягивать в улыбке кое-как могла, но в голове у меня был сумбур. Что на сей раз стряслось с Мерлином? Ясно одно: я породила мыльную оперу. Сердце выстукивало панические ритмы. Не накручивай, убеждала я себя степенно. Но медленный, темный, липкий ужас подкрадывался из глубин моего нутра к горлу, когда бы мой сын ни исчезал из виду. Торжества были в разгаре; знаменитостей сюда, кажется, заказали метрическими тоннами. Я забилась в угол, изо всех сил стараясь подавить звериный страх, охватывавший меня. Вибрируя голосом, я инстинктивно позвонила сначала Фиби (та уже ехала на наш праздник), а потом маме (у той было в разгаре заседание книжного клуба). Несмотря на мою отчужденность в последнее время, обе тут же изменили планы и ринулись обыскивать любимые заведения Мерлина. Я себе все папилляры стерла, тыкая в горячую кнопку с Мерлиновым номером, мысленно заклиная его снять трубку. Набирала и набирала, кажется, пока на указательном пальце не показалась кость. Я нервно заглатывала целую тарелку закусок, проплывшую мимо, когда вдруг завопил телефон. Я приняла звонок, и мне в ухо гавкнул неожиданный голос:

– Весь мир пусть думает обо мне, что я потасканный, спесивый, брошенный выродок...

– Это неправда, Арчи. Еще не весь мир разделил радость твоего общества, – с издевкой ответила я.

– Эй, знать меня – это любить меня[118], – протяжно ответил он.

– Я не могу говорить. Мерлин потерялся.

– Так я это и пытаюсь тебе сказать, если ты чуток придержишь свой третьесортный сарказм. Весь мир пусть думает обо мне, что я потасканный, спесивый, брошенный выродок... но не твой сын. Он здесь, со мной, в пабе.

– Слава тебе господи! – Меня чуть не сдуло от облегчения. – А почему он с тобой?

Мама говорила мне, что Арчи переехал в комнату над одним из кэмденских «задрипанных, буколически зачумленных, но очаровательных» пабов.

– Сдается мне, ты лучше у него самого спросишь.

– Арчи, я понимаю, что многого прошу после того, как я с тобой обошлась, но не мог бы ты его привезти? Я сама не могу уехать. Я в Вестминстерском дворце. У Джереми большое событие. Я тебя впишу в список гостей. Возьми с собой удостоверение личности, паспорт, права или что-нибудь еще, ладно?

Я быстро сбросила звонок – надо было отозвать семейных гончих. Оставила маме и Фиби сообщения на автоответчиках: «Мерлин нашелся», добавила имя Арчи в список гостей, после чего нырнула в бокал с шампанским.

Когда минут через сорок на террасу бочком пробрался Арчи, фасонно совершенно не уместный в «стетсоне», ковбойских сапогах и черных джинсах, я вперилась в пространство за его спиной. Увидев плетущегося за ним Мерлина, я антилопой понеслась через весь зал и со всей силы прижала сына к себе. Его волосы пахли светом дня. Злилась я жутко, но любовь застила мне мир. Все еще пребывая в глубинах Мерлинленда, я вдруг учуяла острый, необузданный, теплый запах пота, смешанный с густым духом бензина и сигарет, – Арчи. Меня поразил скорбный аккорд, который издали струны моего сердца. Я списала его на несварение от перебора с закусками.

– Загорелая какая, – промурлыкал Арчи.

– Серьезно? – изумленно спросила я.

– Ага. Видно, отраженный свет славы твоего бывшего.

– Ха-ха.

Я бы, может, потрепалась еще, но тут Джереми выбрался из толпы трепетных обожателей и приобнял Мерлина за плечи:

– Мерлин, мы за тебя изволновались все до чертиков. Ты как, старина?

Мерлин улыбнулся, но взгляд его не расслабился. Он метался по залу. Джинсовая куртка на нем выглядела так, будто она его носит, а не наоборот.

– Так зачем ты поехал к Арчи? – продолжал Джереми. И мрачно: – Он тебя заманил?

Бешенство Арчи было сдержанным, но монументальным. Хоть оба и были вне себя от ярости друг на друга, из-за кишевших вокруг журналистов беседа продолжилась в ровных тонах.

– Пацану был нужен отцовский совет, – произнес Арчи вполголоса – тяжело и устало- озлобленно.

– Хочешь сказать, я плохой отец? – прошипел Джереми в ответ. – Мой сын очень счастлив.

– Ага... Ты сам пока не нанес ему вреда, но с чего он тогда сам себе вредит, ума не приложу, – саркастически парировал Арчи.

– Это низко – использовать ребенка, чтобы опять влезть в жизнь и душу Люси. – Джереми