завуалированных терминах.

– И как это тебя не развеяло ветром? Поразительно, – прошипела я сквозь зубы. – Там же чеснок, в салате. Я думала, вампиры его не переносят.

Арчи, последний час тягавший железо, ввалился в кафе через десять минут. Когда у нас с ним начался роман, он сменил бухло на штангу. Мускулистое тело Арчи притягивало похотливые взгляды мамашек со всего квартала. Их обильно накрашенные глаза намертво приклеивались к его могучим бедрам, когда он с Мерлином гонял в парке мяч. Заметив Джереми, Арчи смерил его подозрительным взглядом и угрожающе пошевелил бицепсами.

– Арчи – главнокомандующий маминых обожаний, – радостно объяснил Мерлин. – Он – рок-сегун, играющий с изяществом, стилем и цветистостью. Он музыкальный колдун. Шекспир гитары.

– Мое почтение. – Джереми встал и протянул руку. – Рад очному знакомству. Джереми Бофор. Главнокомандующий самоуничижения, – добавил он, чтобы мне потрафить. – Счастлив встрече.

Арчи глянул на предложенную руку так, будто она была обсижена блохами.

– Еще разок: ты кто такой? Ах да. Точно. Подонок, который бросил жену, как только понял, что у его ребенка особые нужды, а потом обобрал ее при разводе... Я бы хотел сообщить тебе, какое ты чмо, но, конечно, в присутствии твоего сына ничего говеного я тебе говорить не стану. Пойдем, малыш, – он хитро подмигнул Мерлину, – у нас в десять игра.

– Подлинная любовь ни о чем не просит, – вот что Мерлин сказал на прощанье свежеобретенному отцу.

Мы шли домой за моим сыном, он скакал впереди с хмельной самозабвенностью кенгуру на крэке, а Арчи пинал осенние листья. Они хрустели у нас под ногами, будто мы прогуливались по гигантской чашке с кукурузными хлопьями. Арчи взял меня за руку, сжал ее.

– Блин, этот мудак шармует с такой силой, что будто бланманже шприцем в уши впрыскивает. Беда в том, что банкир без раздвоенного языка – это ж как, я не знаю, Чарли Шин [89] без шлюхи и метамфетаминов. Не-блин-возможно, – произнес он этим своим надтреснуто- бархатным голосом.

– Понятное дело. Я бы его прибила не сходя с места, но ох уж эти мне люминофорные тюремные треники. Мне такие никогда не шли, – пошутила я, чтобы как-то скрыть мрачные предчувствия.

– А еще ведь надо себе банду выбрать подходящую из сокамерников... И татуировку, – с серьезным видом ответил Арчи.

– И все-таки. – Я отмела шутки в сторону и повернулась к нему: – Мерлин ему очень обрадовался. Я не выношу этого бессердечного выродка. Но сын имеет право знать своего отца, нет? Может, стоит как-то шире на все это смотреть?

– Шире? Больше мух в глаза попадает. И дует сильнее. Ну-ка, зажмурься немедленно, – пылко посоветовал Арчи.

В ответ я сжала ему руку. Как он прав. Я верила, что в жизни возможно все – за вычетом, наверное, прыжков с парашютом на каблуках, ныряния с аквалангом на роликах и бывшего мужа, который вдруг наелся и в лес не смотрит. Блин, да я лучше пойду на свидание вслепую с Ганнибалом Лектером, чем впущу Джереми в свою жизнь. Отец Мерлина, возможно, думал, что открывает нам окно возможностей. Так я тогда закрою ставни.

На самом деле я не смотрела на происходящее ни шире, ни у?же – я таращилась. Вопреки моему сопротивлению, Джереми позвонил на следующий день и пригласил нас с Мерлином к своей матери на обед. Поскольку Бофоры – великие поборники этикета, я постаралась облечь отказ в светскую фразу: «Да я лучше залягу в джакузи со стаей пираний». Джереми взялся объяснять, что его маман желает оговорить учреждение особого фонда для Мерлина, из которого будут оплачиваться все его грядущие нужды, включая обучение в лучшей спецшколе. Я отклонила это предложение. С тех пор как он нас бросил, мы научились как-то справляться самостоятельно, спасибо-спасибо. Нам не нужна ничья помощь.

Я бы стояла на своем, если бы мне не позвонил директор Мерлиновой школы и не предложил обсудить неизбежное исключение Мерлина. Оставшись на второй год в выпускном классе, Мерлин больше сидел за дверью класса наказанным или выгнанным с урока, чем, собственно, на занятиях. Последнее время моему сыну доставалось на орехи так часто, что он мог бы стать очень преуспевающей белочкой. Почти неизменно я ощущала себя коляской взбесившегося мотоцикла. Все шло настолько плохо, что я уже подумывала явиться на следующее родительское собрание под псевдонимом.

Всю Мерлинову школьную жизнь я снимала трубку, слышала имя своего сына – и сердце у меня ухало от тоскливого ужаса. Но недавно ситуация стала куда серьезнее. Когда учитель химии попросил класс назвать две вещи, наиболее часто наблюдаемые в клетке, и мой сын ответил «англо-афроазиат и афрокариб», меня вызвали на ковер.

– Разжигание межнациональной розни – уголовное преступление, – объявил директор ледяным тоном.

Мерлин обратил на меня свои мечтательно затуманенные очи и томно улыбнулся. Неудивительно, что ему лучше в собственном мире. Я потерла пульсировавшие виски.

– Он не расист. Он все понимает буквально. Мерлин выдает факты. Если не считать европеоидов, те, кого он назвал, действительно составляют большинство заключенных в...

– Это не единственный пример, – перебил меня директор. – Замечания насчет роста, веса, внешнего вида и сексуальной принадлежности также социально неприемлемы.

Я вдохнула поглубже и залепетала, что дети с синдромом Аспергера не имеют ни психологического фильтра, ни когнитивной способности защищаться. Я указала, что другие дети знают, как могут спровоцировать Мерлина, и подначивают его, обзываются, шпыняют его, как собаку, а потом убегают.

– Но виноват всегда мой сын.

В ответ директор спросил меня, как, в таком случае, реагировать на хулиганское поведение Мерлина. Я предложила вывезти к морю местных бюрократов от педагогики, разместить на списанном сторожевике и затопить его в самом глубоком и мрачном месте Северного Ледовитого океана. Директор предпочел исключение из школы.

Слово «исключение» шарахнуло меня стоваттным ударом. Мерлин все еще улыбался, как сфинкс, вперяясь взорами в то, чего я не могла видеть.

– Я вас прошу о помиловании, – взмолилась я. – Оно у вас в руках. Если вы его исключите, что ж ему дальше делать? Оставить школу без аттестата? Или отправиться в интернат для отстающих, также известный как «Общество анонимных двоечников»? И какое он там получит образование? Учителя- недоучки, пытающиеся как-то контролировать диких, разнузданных детишек... Из того интерната один шаг до колонии. Правительство анонсировало сокращение мест в тюрьмах на три тысячи, и мне тогда надо скорее застолбить одно для моего сына! – сказала я саркастически. – Знаете, к какой карьере готовят такие интернаты? Изготовление номерных знаков. С наставлением в том, как подобрать упавшее в душе мыло, не нагибаясь. – Я просто клокотала.

– Там-то ваш сын и сможет проверить свою теорию клетки, – ответил мне директор.

Если отколошматить такого человека до беспамятства «Загадочным ночным убийством собаки»[90] в твердом переплете, это же всего лишь хулиганство, правда?

Пока мы шли к машине, Мерлин прошептал тихо-тихо:

– Мам, наверное, это очень тяжко – иметь сына, из которого ничего путного не выйдет.

– Это из твоей школы ничего путного не выйдет, – буркнула я, ведя машину на травмоопасной скорости.

Я глянула на часы. До конца моего обеденного перерыва оставалось десять минут, и времени даже остановить машину у меня не было. Я выпихнула Мерлина на тротуар рядом с домом, как мешок с почтой, и метнулась на работу, чтобы директор не заметил моего отсутствия и не исключил