И все из-за пары каких-то бумажек… О Пуле тоже думал. Все-таки больше — о Пуле. Разноцветные огоньки, как же. Подземные виллы, танцующие подземные жители… Эльфы и русалки…

Он никогда не возьмет Пулю с собой, вот что он думал. Хотя бы потому, что ей не надо все это видеть и знать. Все, что здесь на самом деле. Иначе у девушки случится, как это теперь называется… культурный шок. Она, бедная, не чувствовала никогда этой липкой черной духоты, которая высасывает тебя через поры. Не видела, как тонет, «отсекается» в глубоком минусе луч фонаря, будто идешь не через пустоту, а через что-то вещественное, как распыленная сажа. Восемьдесят этажей вниз, перевернутый небоскреб. Она ведь даже не представляет, как выглядят фильтры регенератора, которые он меняет после каждой «закидки». Кусок дерьма покажется рядом с ними гигиеническим средством… Ей это не понравится. А ему, Лешему — за счастье. Это часть его. Невидимая часть. Возможно, с ним что-то не так. У него душа, наверное, такая. Темная, вонючая. Душная душа. И другой у него в наличии нет. Ну, а раз так, то лучше ей об этом ничего не знать. Так он думал.

На подходе к северной ветке, где были обнаружены кости, послышался знакомый стук. Тах-тах-тах. Отчетливый. Мертвый. Механический.

— Не боись, Пыльченко. Это «веселый барабанщик» стучит. Он тут на постоянке устроился, видно.

Пыльченко кивнул. Про «барабанщика» он уже слышал.

— На компрессор похоже, — сказал он. — У нас дома под окнами сейчас подъездную дорогу расширяют… С утра до вечера тарахтит.

— Ага, — сказал Леший.

Кому здесь, на глубине двести метров, понадобилось расширять дорогу, обсуждать они не стали.

Северная ветка. Отметка два-триста. Два-пятьсот. Пыльченко сфотографировал изукрашенные резьбой сваи, Леший кое-как раскорячился и подсвечивал ему сразу тремя фонарями, чтобы было меньше теней. И босые следы отщелкали таким же макаром — в прошлый раз фотки вышли нечеткие. Черный идол с пентаграммой стоял на прежнем месте, постамент из черепов и костяной шалашик все так же светились перед ним нечистой гнилостной белизной. Леший понимал, что для обычного человека, человека с поверхности, зрелище как бы жуткое. Глубоко под землей, в вечной тьме — бац: кости, черепа, деревянная кукла стоит, скалится… Вон, даже у Пыльченко фонарь слегка подрагивает в руке.

— В общем, делаем так, — скомандовал он. — Кости кладешь вниз, черепушки наверх. Каждую черепушку оборачиваешь в ветошь. Ветошь взял?

— Взял, — сказал Пыльченко.

— Иначе из них каша будет, пока доберемся. Шуцкий повесится, блядь.

Тот дернулся от неожиданности, но поймал. Правда, взглянув на него, едва тут же не выронил.

— Дети, блядь! Если это дети, то я — проходческий комбайн!.. Приступай, Пыльченко, чего встал? Хотя нет, погоди. Давай сначала зафиксируем, как оно все было.

Они сфотографировали идола и кости. Пыльченко молча упаковал в рюкзак все, как было сказано.

— Ничего, прорвемся. Следаки сюда ни ногой, эксперты сюда ни ногой… Не их территория, видишь ли, — ворчал Леший, у которого на отметке два-пятьсот вдруг резко упало настроение. — Ну, и прекрасно. Будете в таком разе до второго пришествия расследовать. Аналитики хреновы…

Он подхватил рюкзак, помог Пыльченко забросить его за плечи.

— Все им ясно, видишь ли. Раз не ваша территория, то откуда вам знать, чьи тут кости могут быть?..

— Есть такой научный принцип, товарищ майор… Бритва Оккама называется, — проговорил Пыльченко, отдуваясь.

— А что это такое?

— Самое простое объяснение считается самым верным. Это если грубо… Это я насчет вашей гипотезы, товарищ майор. Про каких-то подземных карликов.

Леший остановился.

— Так. Ну? И дальше?

— Я думаю, что майор Евсеев прав. Хотя я не следователь, не эксперт… Но простая логика подсказывает, что сперва необходимо отработать самую очевидную версию. Убийства детей — это понятно. Сейчас маньяков и педофилов развелось до хрена. В газетах каждую неделю пишут, да по телеку показывают. Вот эту линию проверять и надо в первую очередь. А потом уже переключаться на каких-то мифических существ, которых, считай, никто и не видел…

Замолчав на миг, он вежливо добавил:

— Ну, кроме вас, конечно…

Леший даже постучал пальцем по таблетке переговорного устройства, словно оно могло как-то исказить слова его напарника. Потом повернулся и молча пошагал к выходу.

— Я понимаю… товарищ майор. Я и сам много чего в «минусе» насмотрелся, — бубнил сзади Пыльченко, с трудом поспевая за ним. — Я в Питер ездил, на Васильевский остров… Там трасса есть, «Пузыри» ее прозвали… Там когда-то, еще в 90-е, несколько трупов нашли, там маньяк какой-то орудовал, что ли. Я туда один спускался, ночью… И видел. Точно видел, вот как вас сейчас… Фигура, из снега вылепленная. Девушка. Грубо так, будто наспех… даже следы пальцев видны на лице. Но, как бы сказать… Пропорции, все такое. Мастерски сделано… Она стояла посреди коллектора. Там трубу прорвало, вода всюду, и она прямо в воде. Только вместо рук у нее две ветки торчали. Как у снежной бабы. А на голове…

— Ведро, — предположил Леший.

— Нет. Волосы. Будто парик нахлобучили… Тоже наспех, криво. Я испугался здорово. Встал, фонарь держу перед собой. Холодом тянет. И вижу, как с нее снег отваливается комьями… Это в сентябре было, товарищ майор. Плюс двадцать. Никакого снега и в помине не было.

— И что? — Леший приподнял маску регенератора, сплюнул. — Полоснул ее, суку, бритвой своей… Оккама. И пошел дальше. Всех делов.

— Мне не до этого было тогда, товарищ майор…

Пыльченко продолжал плестись сзади, говорил с трудом. Леший немного сбавил шаг.

— Я потом на часы глянул. Двадцать минут стоял, как прибитый к месту. Она на куски разваливалась. Таяла. Потом в какой-то момент ахнулась в воду. Брызги… И все. Я подошел и ничего не увидел — ни парика, ни веток этих. Там неглубоко было совсем. И течение слабое. Ничего не нашел…

— И ладно. Зачем ты мне это рассказываешь, Пыльченко? — Леший оглянулся на него с раздражением. — Ну, подшутили над тобой питерцы, слепили какую-то дуру из парафина, ветки воткнули… Думаешь, ты один такой умный? Думаешь, я бы на твоем месте не догадался?

— О чем? — не понял Пыльченко. — А-а… Нет. Никто надо мной не шутил. И парафин в воде не растворяется… Да и как бы ее туда затащили? Чтобы в «Пузырь» попасть, надо четыреста метров по- пластунски… И люка всего два — на входе и на выходе… Нет. Это ничего не объясняет.

— А что объясняет? — не выдержал, рявкнул Леший.

— Ничего. Это была галлюцинация, товарищ майор, — проговорил Пыльченко как-то испуганно даже. — Очень четкая… «Непрозрачная», как говорят наркоманы. Типичный случай отравления бутаном. Мне потом рассказали, что под Васильевским много газовых ловушек, они очень мелкие… Ну, непромышленные как бы. И часто сами по себе открываются, лопаются как бы. Там все это…

— Иди ты нах… Пыльченко, — сказал ему Леший равнодушно. Он уже устал злиться. — Я понял тебя. Только я ни к кому со своими карликами не лез. Мне до жопы, есть они или нет. Лучше бы не было. И заткнись. Хватит об этом.

Они молча дошли до выхода из северной ветки. Стук «веселого барабанщика» стал громче. Со стороны «Чертовой пещеры» пробивалось тусклое зеленовато-серое зарево, которое можно увидеть, только если выключить все фонари и минуты три пялиться в темноту. Но Леший видел его и так. Хотя и не знал — что это такое и какое воздействие оказывает на человеческий организм.

— Гнилое это место, Пыльченко. Уходить надо, драпать, пока сам не того…

Он осветил напарника. Тот зажмурился от яркого света, остановился.

— Это я не про «минус», сам понимаешь.