– Ни черта ты не понял, – сказал он. Махнул рукой и тут же процитировал: – Здесь русский дух, здесь Русью пахнет.
Он оглянулся. Они сидели в том же баре, где состоялась их первая встреча.
– А теперь понюхай! – приказал Сергей Донатович. – Учуял? Здесь не пахнет, здесь воняет! Пойдем отсюда.
Они шли по бесконечно длинной стрит. Потом Довлатов указал Коле на скамейку.
– Моя любимая, – сказал он, – почти такая, на каких я в Ленинграде любил сиживать. Возьмем, бывало, с твоим отцом портвешка. Или нет, Сашка домой обычно спешил. Но мы или с Бродским, или с Рейном, может, с Глебом Горбовским усядемся, из горла портвейн тянем и о литературе толкуем. А о чем, скажем, с Горбовским говорить? Он, как напьется, так сразу на пол ложится. Или на землю. Кто знает о нем? Хотя одна строчка его стихов в России известна каждому: «Когда качаются фонарики ночные…» Это уже счастье: сдохнешь, а после тебя что-то осталось. Мы часто на эту тему размышляли. Нищие и талантливые. А в этой румяной и пухлощекой Америке все писатели – графоманы.
– А Хемингуэй? – осторожно поинтересовался Николай.
– Как раз Хемингуэй самый вредный. В СССР как только его книги издавать стали, то все под него строчить начали. Фразы незаконченные, короткие, нет ни сложносочиненных, ни сложноподчиненных – так излагает, словно сбегал куда-то, подглядел что-то и пересказывает кому-то, не успев отдышаться. Вот и хиреть стала великая русская литература, хотя, если честно, литературный язык – не самое главное для творчества. Главное – твоя собственная душа и душа того, кто книгу твою читать будет. Ты ведь не для себя сочиняешь. За столом, когда сидишь и строчишь что-то, все равно в окно поглядываешь: потому что все, о чем пишешь, не внутри тебя, а снаружи. И душа твоя снаружи. Вот почему я сажусь на скамеечку и думаю о людях, которые мимо проходят. Здесь ли они идут или в другом городе – в Питере, например, мимо моих скамеек. У каждого своя жизнь и свои мечты, которыми никто не собирается делиться. Так что, если захочешь пообщаться, звони – будем на этой скамеечке встречаться…
Довлатов и умер на той скамейке, дожидаясь Николая, а Николай и не мог в тот день прийти: к нему как раз с первым визитом ввалилась будущая жена с початой бутылкой «Бифитера».
Глава шестая
Утром Алиса решила подольше поспать, а Николай стал собираться в город.
– Мне это уже надоело, – произнесла она, не отрывая голову от подушки, – ты мотаешься целыми днями неизвестно где.
– У меня работа, – объяснил Николай.
– Какая еще работа? Пиши книжки здесь! Или ты о своей комиссии говоришь? Забудь про нее!
– Но ведь и ты тоже до глубокого вечера порой пропадаешь.
– Не надо сравнивать – у меня ответственность за коллектив, за дело, которое я начала и которое, кроме меня, некому раскрутить.
– А зачем крутить дела? Достаточно любить свою работу, и тогда она ответит взаимностью. Если нужны деньги, возьми у меня, сколько тебе надо.
– Никогда я у тебя ничего просить не буду. По многим причинам: во-первых, не хочу быть от тебя зависимой, а во-вторых, столько, сколько мне нужно денег, у тебя никогда не бу-удет!
Последнее слово она протянула, уже сидя в постели и потягиваясь. Произнесла так буднично, словно Алиса заранее знала, была убеждена и теперь даже смирилась с тем, что Торганов всю жизнь останется нищим и никчемным человеком, который не сможет удовлетворять все ее потребности. Это больно кольнуло. Так, словно он вернулся в свою прошлую жизнь, где действительно была нищета и Джозефина, мечтавшая о богатстве.
Алиса поднялась с кровати. На ней был только черный шелковый топик на бретельках – коротенький, едва прикрывающий проколотый пупок, в котором поблескивала змейка из белого золота с бриллиантовой крошкой и рубиновой короной. Николай посмотрел на Алису. Трудно было оторвать взгляд, а еще труднее – долго обижаться на эту красавицу.
– Ну, чем я хуже Мишел Майлз? – шепнула она, обнимая и прижимаясь к Торганову всем телом.
Вдруг он вспомнил сисястую редакторшу, и снова обида кольнула сердце. Что они все так вцепились в Мишел! Вполне вероятно, что Алиса уже связалась с миссис Майлз и договорилась о ее визите в Москву, теперь она хочет сказать об этом и Николаю, но сдерживается. Сюрприз хочет сделать. Или, как преподнесла это редакторша, «сюпрайз».
– Задержись хоть на полчасика, – попросила Алиса.
Он остался на два часа, потому что утро еще только начиналось, а с утра у Шамина заседание в суде, которое продлится долго.
Потом Николай взял автомобиль Алисы, но не родстер, а ярко-желтый «БМВ», и направился в город. Когда он уже выскочил на оживленную трассу, позвонил Алексей Романович и сообщил, что слушание дела перенесли на два часа дня, потому что обвиняемого не смогли доставить из следственного изолятора, так как не было свободных машин с конвоем.
Времени оставалось предостаточно, и Торганов решил поехать в Мытищинский район.
Дом, в котором жили когда-то Рощины и где произошло убийство, принадлежал теперь другим людям. Торганов не стал выходить из машины, посмотрел на высокий забор из красного кирпича, на глухие металлические ворота – здания почти не было видно, только конек крыши торчал из-за забора.
Николай развернул машину, но не уехал сразу, решил посмотреть на противоположный дом – тот самый, где Шамин нашел первых свидетелей. Этот участок был огорожен решеткой из толстых металлических прутьев, и не похоже, чтобы за нею жили скромные пенсионеры. Дом, скорее всего, тоже продан и перестроен. Во дворе стоял молодой человек, точнее, не стоял, а без остановки поднимал над головой две гири. Увидев, что за ним наблюдают из дорогого автомобиля, опустил гири к плечам, подошел к решетке и обратился к Торганову:
– Что, братан, ищешь кого?
– Как к Вешкам проехать?
Молодой человек протянул руку вперед и гирей показал направление, явно довольный подобной демонстрацией своей мощи:
– Все время прямо, а потом два раза повернешь и на дорогу выедешь. А там мимо озера – вот тебе и Вешки. Усек?
Николай поблагодарил и отправился в указанном направлении. Когда за придорожными кустами начала проблескивать поверхность воды, Торганов остановил автомобиль и вышел, перепрыгнул через неширокую канаву и тут же попал на тропинку. Похоже было, что именно в этом месте дорога ближе всего подходила к озеру, а следовательно, где-то именно здесь был убит Суркис.
Ярко светило солнце, кричали и свистели птицы, ветер поднимал на озере мелкую рябь – все спокойно и совершенно по-летнему; только внимательный взгляд мог заметить редкий желтеющий лист на пышных березах, усталую высокую траву, склонившуюся к земле, и голые головки последних одуванчиков. Осень приближалась как неизбежность. Все повторяется, и все начинается вновь. Ничего не меняется – только времена года. Николай смотрел вокруг себя и представлял, как ровно восемь лет назад вот так же стоял здесь Шамин и смотрел на все это. Скорее всего, не стоял, а искал. Но теперь-то искать нечего. Раз так, то, значит, нет никакой надежды что-то изменить.
У воды на камне сидел молодой человек лет двадцати в пятнистой камуфляжной куртке с капюшоном. Когда Торганов подошел ближе, парень бросил на него короткий взгляд и тут же отвернулся к воде. Возле камня лежали несколько пустых пивных бутылок. А чем черт не шутит?
– Юрков! – позвал его Николай зачем-то. – Володя!
Парень обернулся и начал разглядывать Торганова, пытаясь узнать.
– Чего надо? – спросил он.
– Да, ничего, собственно, – пожал плечами Торганов, – просто смотрю.
– Смотри в другую сторону.
– Мне почему-то казалось, что ты летчиком стал.
– Да пошел ты, – бросил парень, глядя на воду.
Николай вернулся к машине, не понимая себя самого – зачем подошел, зачем пытался заговорить с человеком, которого не знал, что хотел выяснить, в чем убедиться? И что вообще он знает о мире,
