набитые ранеными поезда. Мать работала в военном госпитале Асунсьона, зашивала раны солдатам, ампутировала руки и ноги, делала то да се. Наши соседи не верили в амулет, они сказали, что повесят его на собаку, потом в нее выстрелят, тогда, дескать, и посмотрят, на что он годится.
Египетская фанера
Сверкание дельты Нила под крылом, посадочная полоса цвета охры, солнце, планета пустынь, Арракис[21], пережженная умбра египетской зимы, прибытие в Каир, медленное выруливание самолета Egypt Air, аэропорт, облицованный желтой плиткой, неоновое освещение, препостмодернизм, «Дюна» Дэвида Линча[22].
Мужчины на таможне, они те же, что и тогда, их черные мундиры из грубой шерсти, кожаные ремни, обтягивающие могучие животы, бритые черепа, бороды, сонный, абсолютно равнодушный взгляд в паспорт, рутинная тяжеловесность штемпеля, опускающегося с лязгом на две приклеенные марки, одну оранжевую, другую зеленую — все в точности так, как тогда, пятнадцать лет назад.
Присев в гостинице «Фламенко» на край постели, я попытался, в некоторой растерянности, упорядочить игру воображения. В ванной глядел в зеркало. Несколько раз прошептал: «Арракис», «пустынная планета». Вечером попробовал по телефону договориться с кем-нибудь из Гете-института, чтобы поужинал со мной. Но у всех уже, к сожалению, были другие планы, поэтому я поехал один в отель «Виндзор», что находится на другом берегу, в Эзбекии. Тотчас же вспомнились давно позабытые, как казалось, слова: malesh, alatoul, min fadlak, wah bessamacht, shokran[23]. Опять эти красивые черно-белые такси, «Пежо 504», эти изношенные от времени, никогда не латаемые интерьеры — над задним сидением вмонтированы сверкающие голубым светом неоновые лампочки, которые для глядящего с обочины дороги превращают такси в аквариумы, едущие сквозь каирскую ночь, а пассажиров при светло-голубом освещении — в толстых золотых рыбок, плывущих по артериям города.
Шария-аль-Альфи, прежде вдоль и поперек изъезженная, темная, грязная, таинственная и, чтобы возразить Эдварду Саиду[24], именно поэтому абсолютно восточная — теперь, спустя годы, это ярко освещенная пешеходная зона, и уже не понять, находится ли она в Копенгагене, Окленде или Стамбуле.
В знаменитом, обшитом деревянными панелями баре отеля «Виндзор», в котором со времени моего последнего приезда пятнадцать лет назад вообще ничего, к счастью, не изменилось, утонув в кресле, полтора часа читал фундаментальный труд Атанасиоса Бастекиса о христианском православии. Не знал не только того, что литургии египетской коптской и русской православной церквей очень похожи, но и что в изображении, которое коптский художник и русский иконописец наносят на дерево или золото, действительно живет Бог. По стенам развешены вставленные в рамки фотографии странствующего по свету комика Майкла Палина[25], ухмыляющегося. Нубийский владелец бара неторопливо и благоговейно вытирает светлой тряпкой пивные бокалы.
В половине седьмого, ненадолго задремав над фундаментальным трудом Бастекиса, внезапно очнулся, расплатился за бокал пива Stella и, скорее от усталости, чем от скуки, отправился на ту сторону, в «Рамзес Хилтон». Исследованию тамошнего казино помешало скопление людей, по происхождению преимущественно из Восточной Европы и Черной Африки, совершенно очевидно какая-то секта, чей вождь устроил на четвертом этаже «Рамзес Хилтона» обильный по-восточному стол с холодными закусками. Взяв тарелку, последовал первому правилу вторжения на чужую пирушку: никогда не стоять на месте. Брать еду, брать напитки, улыбаться, накручивать круги, кушая и выпивая на ходу.
При этом безуспешно пытался расшифровать надписи на пластиковых карточках, прикрепленных к лацканам членов секты. Секта или неправительственная организация? Там было написано: «Открытое общество» и «Украина», «Болгария», «Кения», «Ботсвана». На столе стояли фрикадельки из ягнятины, шпанокопита[26] и сатайский цыпленок [27], к этому — египетское красное вино марки «Обелиск». Второе правило при вторжении на чужую пирушку: нигде долго не задерживайся. Еще раз отведал фрикаделек из ягнятины, потом — снова на улицу, в ночь, на такси, «пежо», к себе в гостиницу. Под нильскими мостами, как черви пустынь, плывут моторные лодки.
В кулуарах отеля «Фламенко» встретил Халеда Аббаса, который издает арабскую антологию под заголовком «Новые рассказы из Германии». Он походит на упрощенную версию Максима Биллера[28]. Вместе в «Греческом клубе Каира», второй ужин. Мы говорим о блоге Томаса Бруссига[29], который читается всеми с огромным интересом; он, то есть Бруссиг, получивший годичную стипендию Гете-института, выступает тут в роли городского летописца Каира в форме ненавязчивой, легкой беседы повествует о своих переживаниях в шестнадцатимиллионной египетской столице.
К нам подсаживается Ахмед Ибрагим со своей женой, они заказывают греческим официантам пиво Stella и хумус. Те снуют по всему просторному залу, украшенному лепниной и вентиляторами на потолке; кельнеры с черными бабочками и в белых кителях, они отряхивают белыми полотенцами черные брюки, они — левантийский, эгейский, мальтийский, ливанский вариант средиземноморской экспансивности.
Достал из сумки журнал Der Freund[30], с портретом Моше Даяна на обложке. Халед рассказывает, что раньше, когда он был маленьким, родители использовали Моше Даяна в качестве страшного пугала. «Если ты все не съешь, то приедет Моше Даян на танке и тебя заберет». Маленький Халед всегда все съедал.
Халед и его друг Ахмед недавно основали литературное агентство «Сфинкс», первую панарабскую институцию такого рода. Рассказываю им о журнале Bidoun[31], для
