— В Герате, в Герате, там мужчины прогуливаются с розой, зажатой в зубах. Здесь, наверху, в Панджшере такого нет. А в Кандагаре они на прошлой неделе одному итальянскому инженеру отрубили голову.
— Мы уже семь недель едим рис. Я больше не могу.
— Ты можешь пососать бульонный кубик.
— Слушай, ты: пе-е-р!
— Ха-ха-ха!
— Пе-е-е-ер.
Снаружи с гор выли волки, афганские серебристые волки, было холодно. Внутри один из пиротехников опрыскивать жгучим дезодорантом ноги своему спящему коллеге, который все эти семь недель не менял носков.
Французы тоже были людьми весьма странными, они жили, казалось, интенсивнее, чем немцы, они больше повидали свет, были менее флегматичны, но и слишком много о себе мнили. Они носили на шее каффию[62], щетина на их лицах представляла собой нечто среднее между последствием многодневного непользования бритвой и полноценной бородой, они демонстративно говорили по-французски, а не по-английски, хотя английский был языком, на котором, собственно, могли бы понять друг друга и русские, и немцы, и афганцы, и французы.
Фильм, похоже, должен был получиться интересным. Светило солнце. Панджшерское ущелье было великолепно. Декоративные деревья, яблоневые сады, бесконечные пятна прохладной тени, персиковые и сливовые деревья, бесчисленные шелковицы различного сорта — с черными, белыми и пурпурными ягодами, платаны, высоко вытянувшиеся тополя, сладковато пахнущие красные и белые ивы, в том числе и плакучие, зеленые луга, стремительно сбегающие вниз ручьи и живые изгороди из кустов алых, белых и желтых роз, — все смотрелось просто великолепно, словно Господь непосредственно сотворил это. Русские парни, переодетые в форму советских солдат, совершали рейд по яблоневым садам, вскинув автоматы Калашникова. Старые моджахеды, которые тридцать лет назад боролись против Советов, теперь сидели на земле рядом со съемочной площадкой, глядели на происходящее перед камерой, поглаживали длинные седые бороды, улыбались и ели абрикосы.
Вечером двадцать афганских статистов заявили об уходе; они хотели отправиться в Кабул на выборы, они потребовали расчет за работу, их вызывали по одному, они ставили в ведомость синий отпечаток большого пальца, каждый получил по несколько денежных купюр, и потом все двадцать покинули лагерь, ушли в ночь; автобусного сообщения с Кабулом не было, они собирались идти пешком. Французы ругались, но ничего не помогло.
На другой день генерал Морийон, герой Сребреницы, уехал. Масуд — герой Панджшера. Саша Бурдо — французско-русский герой фильма. Кристоф де Понфилли, моджахеды, статисты, военные советники, операторы… Все они были здесь героями, все, со своими ярко выраженными мужскими качествами, — так или иначе, но герои. Лагерь сворачивался, завтрашняя съемочная площадка будет находиться дальше вниз по ущелью.
Молодая помощница режиссера истерично заплакала, увидев новый лагерь. В единственном туалете нельзя было спускать воду, а если ты все-таки делал это, из дыры в стене рядом с тобой брызгала коричневатая пенистая струя. Электричества не было. Не было даже свечей. Она сидела, упав на пластиковый стул, закрыв руками лицо, и плакала. Кристоф де Понфилли сказал, что ему все это безразлично, он должен снимать фильм, а если кому-то здесь, в Афганистане, не нравится, он никого не держит, пусть убирается хоть сейчас.
И после этого он продиктовал корреспонденту Die Zeit, который тоже писал здесь, наверху, в Панджерском ущелье, историю для своей газеты: «Пожалуй, когда фильм будет снят, я больше никогда не поеду в Афганистан. Все, что их сегодня интересует, это деньги, деньги, деньги. Тип благородного афганца исчез навсегда. Таких афганцев, каких я знал когда-то, больше нет. Забудем это. У меня свои воспоминания. Au revoir[63]».
Забыл в конце упомянуть, что в руках у меня больше не было онемения, они никогда больше не будут неметь, Афганистан их вылечил.
В стране черного золота
Итак, Кавказ. Что же я о нем знаю? В колледже у нас был один учитель, географ, так тот на Кавказе отморозил себе пальцы ног, когда Гитлер вознамерился захватить тамошние нефтяные промыслы. Предполагалось взять все это как бы в клещи: сперва румынские нефтяные промыслы, потом дальше на восток, кавказские; нефть нужна была для похода в Россию — ну и, понятное дело, как противовес британской нефти в Месопотамии. Стоит только заговорить или подумать об этом, как переносишься в иное, мифическое пространство — Месопотамия, Кавказ…
Здесь, в этом регионе, когда-то шла крупная игра — перед Первой мировой. Great Game: Южная Персия и Индия, обе тогда британские, против Северной Персии, там засели русские, а где-то между — сфера германских интересов. Переплетающихся, в свою очередь, с интересами турок, которые мечтали пройти насквозь Азию и создать пантюркскую империю от Босфора до Китая. И ко всему этому примешивались интересы — не столь амбициозные — еще двух народов, которых их соседи упорно искореняли: армян и курдов. Киплинг или кто-то другой однажды написал о Закавказье, что оно — центр мира. Но этот центр, позволю себе заметить, может любому задурить голову, как мы вскоре увидим.
Еще я читал о турке Энвер-паше[64], виновнике геноцида армян, и о Вильгельме Вассмусе[65], немецком Т.Э. Лоуренсе[66], который в Первую мировую войну попытался создать новый фронт против британцев, действуя из Афганистана, но дело кончилось тем, что он просто застрял в Кабуле и без толку проторчал там два года вместе со своими приятелями — капитаном Оскаром фон Нимейером и Отто фон Хентигом; от скуки не знал, куда ему податься, потому что никто из местных властей этих немцев всерьез не воспринимал. Вассмус, по слухам, имел одну слабость — он любил напяливать на себя дамское шмотье, — а у тогдашнего кабульского эмира такая привычка симпатии не вызывала.
Читал я и о 23[67] комиссарах советского временного правительства в Баку, которых однажды ночью вывезли за пределы города и расстреляли на железнодорожных путях. Рассказывают, что английские офицеры стояли рядом и наблюдали эту сцену и что в Баку и сейчас должна где-то храниться картина, написанная революционным художником Исааком Бродским[68]: изображение в ее левом нижнем углу будто бы подтверждает соучастие англичан в этом убийстве.
Ну и, конечно же, в последнее время ко всему перечисленному добавились чеченская война, которая вновь и вновь возобновляется в самый неподходящий момент, прерывая поступление нефти из Каспийского моря в Россию, — и уверенность в том, что великий кризис, финальный Армагеддон, если он все-таки разразится, начнется именно в этом таинственном центре мира, на Кавказе. Все в этом регионе, насколько я помню, так или иначе связано с запутанным геополитическим узлом — переплетением трех нефтепроводов: первый тянется через ту самую Чечню, второй — через Грузию, президент которой Эдуард Шеварднадзе недавно в десятый раз подвергся покушению и чудом избежал смерти, третий же — через Иран и Турцию, а уже оттуда — к нефтеперегонным заводам и бензозаправочным станциям Европы.
Подведем итоги: и раньше, и сейчас все в Баку вертелось и вертится вокруг нефти. Под Каспийским морем ее больше, чем в Саудовской Аравии и Кувейте вместе взятых. Самолеты Lufthansa сегодня летают в Баку трижды в неделю, самолеты компаний British Airlines и KLM — столь же часто, а вскоре к ним
