Подавленная и униженная, она даже подумывала некоторое время о том, чтобы вечеров отказаться от посещения театра. Но, говоря по правде, продолжалось это недолго: во-первых она сообразила, что не сможет назвать причину, по которой решила остаться дома, а во-вторых, ей особенно хотелось посмотреть именно сегодняшнюю пьесу. Поэтому она отправилась в театр вместе со всеми. Никаких Тилни, способных ее расстраивать или радовать, там не оказалось. Она заподозрила, что любовь к театру не входила в число многочисленных достоинств их семьи. Быть может, однако, это объяснялось привычкой к более искусным лондонским постановкам, по сравнению с которыми, как утверждала Изабелла, все другие кажутся «просто несносными».

Предвкушая удовольствие от пьесы, она не обманулась. Комедия настолько отвлекла Кэтрин от ее забот, что никто, наблюдая за ней в течение первых четырех актов, не мог бы подумать, что она чем-то удручена. В начале пятого акта, однако, внезапное появление Генри Тилни и его отца среди зрителей, занимавших ложу напротив, вновь вызвало у нее в душе тревогу и упадок настроения. Сцена уже не поглощала ее целиком и не заставляла самозабвенно смеяться. В среднем каждый второй ее взгляд обращался к противоположной стороне зала. И она наблюдала за Генри Тилни на протяжении двух явлений, так и не заметив, чтобы он хоть раз посмотрел в ее сторону. Его нельзя было заподозрить в безразличии к театру – в течение обоих явлений он ни разу не оторвал взгляда от сцены. В конце концов все-таки встретился с Кэтрин глазами и слегка поклонился. Но что это был за поклон! Ни сопровождавшего его пристального взгляда, ни улыбки! И тотчас вслед за тем внимание его вновь было обращено к пьесе. Кэтрин испытывала мучительное нетерпение. Она была готова пробежать через весь зал к его ложе и заставить его выслушать ее объяснение. Чувства скорее естественные, нежели героические владели ее душой. Вместо того чтобы счесть себя оскорбленной столь незаслуженным осуждением и в гордом сознании своей невиновности заклеймить презрением того, кто мог в ней усомниться, предоставив ему самому разбираться в случившемся, уклоняясь от его взгляда или кокетничая с другими, она принимала всю вину или, по крайней мере, ее видимость на себя и мечтала только о возможности объяснить свое поведение.

Пьеса кончилась, занавес опустился. Генри Тилни уже не было видно на прежнем месте, но отец его еще сидел там же. Возможно, сын в это время обходил театр, направляясь в их ложу. Ее предположение оказалось правильным. Через несколько минут он появился и, пройдя через наполовину опустевшие ряды, с одинаково сдержанной любезностью поклонился миссис Аллен и ее спутнице. Совсем не столь сдержанным оказался ее ответ:

– Боже мой, мистер Тилни, я просто измучилась от желания поговорить с вами и принести вам свои извинения. Вам, наверно, кажется, что я поступила очень невежливо? Но на самом деле я не виновата, не правда ли, миссис Аллен? Разве они не сказали мне, что мистер Тилни и его сестра уехали в фаэтоне из города? Что же мне оставалось делать? Но мне в тысячу раз больше хотелось пойти с вами. Верно же, миссис Аллен?

– Дорогая моя, вы мнете мне платье. Ее заверения, хотя они так и остались неподтвержденными, не пропали даром. Благодаря им на его лице появилась более естественная и приветливая улыбка, и в тоне его ответа было уже значительно меньше прежней искусственной холодности:

– Мы очень вам признательны за то, что, проезжая мимо нас по Аргайл-стрит, вы пожелали нам счастливой прогулки. Вы были даже столь любезны, что оглянулись на нас с этой целью.

– Я вовсе не желала вам счастливой прогулки! Мне это и в голову не пришло! Я заставляла мистера Торпа остановиться. Я потребовала этого, как только вас увидела. Не правда ли, миссис… Ах нет, вас же там не было!.. Но я говорю правду. И если бы мистер Торп остановился, я бы выпрыгнула на мостовую и побежала к вам.

Существует ли на свете такой Генри, который мог бы остаться бесчувственным к подобному признанию? Генри Тилни, во всяком случае, не мог. С еще более приветливой улыбкой он сказал все подобающие слова о том, насколько его сестра жалеет о случившемся, сочувствует Кэтрин и не сомневается, что она вполне может полагаться на ее дружбу.

– Только не говорите, что мисс Тилни на меня не сердится! – воскликнула Кэтрин. – Я знаю, что это не так. Она даже не захотела меня принять, когда я к вам сегодня приходила. Я видела, как она сама через минуту вышла из дома. Мне было очень горько, но я не обиделась. Может быть, вы даже не знали о моем приходе.

– Меня в то время не было дома. Но я слышал об этом от Элинор, которая с тех пор жаждет вам рассказать, чем объясняется столь невежливое поведение с ее стороны. Впрочем, я, наверно, могу сделать это вместо нее. Все произошло оттого, что наш отец… оба они как раз собирались на прогулку, он очень спешил и, не желая задерживаться, заставил слугу сказать, что мисс Тилни нет дома. Вот и все, поверьте. Ей это было крайне неприятно, и она хотела при первой же возможности извиниться.

Это сообщение сняло с души Кэтрин тяжелый камень. И все же некоторое недоумение У нее осталось, вызвав с ее стороны вопрос, сам по себе бесхитростный, но показавшийся Довольно каверзным ее собеседнику:

– Отчего же вы сами, мистер Тилни, проявили меньшее великодушие, чем ваша сестра?

Если она так верила в мои добрые намерения и могла объяснить происшедшее только недоразумением, почему же вы так легко на меня обиделись?

– Вы так думаете?

– Судя по выражению вашего лица, когда вы входили в ложу, вы были очень рассержены.

– Рассержен? У меня не могло быть для этого никаких оснований.

– Да, но, глядя на ваше лицо, никто бы не подумал, что у вас нет для этого оснований.

Вместо ответа он попросил Кэтрин немного подвинуться и заговорил о пьесе.

Тилни провел в их ложе некоторое время и доставил Кэтрин такое удовольствие своим обществом, что, расставаясь с ним, она не могла не испытать некоторого чувства утраты. При прощании, однако, было условлено, что намеченная прогулка должна состояться возможно скорее. И если не считать ее сожаления по поводу ухода Тилни, она в общем сознавала себя теперь одним из самых счастливых существ на свете.

Пока они разговаривали, Кэтрин с некоторым удивлением заметила, что Джон Торп, никогда не проводивший и десяти минут в одном месте, поглощен беседой с генералом Тилни. И она ощутила нечто большее, чем удивление, заподозрив по некоторым признакам, что предметом их внимания и беседы является она сама. Что они могут говорить о ней? Кэтрин боялась, что генералу Тилни не понравилась ее внешность. Этим она объясняла, что он не допустил ее свидания с мисс Тилни, для которого достаточно было лишь на пять минут отложить их прогулку.

– Откуда мистер Торп знает вашего отца? – с тревогой спросила она собеседника, обращая его