Генри Крофорд был увлечен своим новым планом преобразования Торнтон Лейси и, так как Эдмунд его не слушал, с весьма серьезным видом подробно излагал этот план своей милой соседке. Он задумал зимою снять этот дом, дабы иметь здесь по соседству свое жилище, и не для того только, чтоб располагаться в нем во время охотничьего сезона (как объяснил он ей в ту минуту), хотя и по этим соображениям тоже, поскольку, несмотря на всю любезность доктора Гранта, он чувствует, что, поставив в докторову конюшню своих лошадей, конечно же, обременяет хозяина; но его приверженность к здешним краям не ограничивается развлеченьем, одним сезоном в году: он всем сердцем желает обрести здесь приют, в любое время располагать небольшой усадьбой, где можно было бы проводить все свободное время, чтоб продолжать, углублять, всемерно совершенствовать ту дружбу и близость с обитателями Мэнсфилд-парка, которая с каждым днем становится ему все дороже. Сэр Томас слушал и не находил в словах молодого человека ничего обидного. В них не было недостатка в уважении; и Фанни слушала его так благонравно, скромно, спокойно, безо всякой игривости, что ее не в чем было упрекнуть. Она говорила мало, лишь время от времени соглашалась с Крофордом, и ничем не показывала, будто склонна отнести хотя бы часть его похвал на свой счет, никак не укрепляла его в намерении обосноваться в Нортгемптоншире. Увидев, кто за ним наблюдает, Генри адресовался с тем же к сэру Томасу тоном не столь приподнятым, но по-прежнему исполненным чувства.

– Хочу заделаться вашим соседом, сэр Томас, вы, должно быть, слышали, как я говорил об этом мисс Прайс. Могу я рассчитывать на ваше согласие и на то, что вы не станете отговаривать вашего сына от такого арендатора?

Учтиво кивнув, сэр Томас отвечал:

– Это единственное качество, сэр, в каком я не желал бы видеть вас своим постоянным соседом. Но я надеюсь и верю, что Эдмунд сам поселится в своем доме в Торнтон Лейси. Эдмунд, я не слишком много на себя беру?

Только при этом обращении отца Эдмунд впервые услышал, о чем идет речь, но, поняв вопрос, не растерялся:

– Разумеется, сэр, я непременно там поселюсь, другого у меня и в мыслях не было. Но хотя я отказываю вам как арендатору, Крофорд, приезжайте ко мне как друг. Каждую зиму считайте дом наполовину своим, и мы увеличим конюшни по вашему новому проекту, со всеми новшествами вашего проекта, какие придут вам в голову нынешней весною.

– Мы окажемся в проигрыше, – продолжал сэр Томас. – Его отъезд, хотя и всего за восемь миль, нанесет непоправимый урон нашему семейному кружку, но я был бы глубоко огорчен, если б мой сын мог примириться на меньшем. Вполне естественно, что вы не задумались об этом всерьез, мистер Крофорд. У прихода существуют нужды и потребности, которые могут стать известны лишь пастырю, живущему там постоянно, и никакое доверенное лицо не в силах удовлетворить их в той мере, как он сам. Эдмунд мог бы, так сказать, исполнять свой долг перед Торнтоном, то есть читать молитвы и проповеди, не покидая Мэнсфилд-парк; он мог бы ездить туда верхом по воскресеньям, в дом будто бы обитаемый, и отправлять богослужение, он мог бы быть торнтонским священником каждый седьмой день три-четыре часа, если б это его удовлетворило. Но не удовлетворит его это. Он знает, что человеческой натуре недостаточно того урока, который она получит во время воскресной службы, и что, если он не живет среди своих прихожан и постоянным вниманием не проявляет себя их доброжелателем и другом, он делает слишком мало и для них и для себя.

Крофорд кивком выразил свое согласие.

– Повторю снова, – прибавил сэр Томас, – я был бы счастлив видеть мистера Крофорда живущим в любом доме в нашем краю, только не в Торнтон Лейси.

Мистер Крофорд поклонился в знак признательности.

– Сэр Томас, без сомненья, понимает обязанности приходского священника, – сказал Эдмунд. – Будем надеяться, что его сын сумеет доказать, что и ему они известны.

Как бы ни подействовала в самом деле маленькая речь сэра Томаса на мистера Крофорда, она привела в замешательство двух самых внимательных его слушательниц – мисс Крофорд и Фанни. Одна из них, до сих пор не знавшая, что Торнтон Лейси так скоро и так бесповоротно станет для Эдмунда домом, опустив глаза, задумалась о том, каково будет не видеть его всякий день; а другая пробудилась от приятных фантазий, которыми до того тешила себя, представляя картину будущего Торнтона, убедительно нарисованную братом, и уже не могла долее закрывать глаза на церковь и священника и видеть лишь достойную, изящную, перестроенную на современный лад усадьбу обеспеченного человека, куда он порою наезжает, – и потому воспылала к сэру Томасу доподлинной неприязнью, почитая его разрушителем сей картины, и страдая всего более оттого, что его характер и поведение обязывали поневоле к сдержанности, да еще оттого, что не могла она позволить себе высмеять все это и тем дать выход своему разочарованию.

Всем ее приятным размышленьям пришел конец. Раз настал час поучений, пора кончать с картами, и она рада была, что ей вздумалось и удалось переменить место и соседа, чтоб воспрянуть духом.

Самые солидные особы собравшегося нынче общества в беспорядке расположились у камина в предвидении близкого расставанья. Уильям и Фанни оказались поодаль от всех. Они только вдвоем остались за опустевшим карточным столом и мирно разговаривали, не думая обо всех прочих, пока кое-кто из прочих не подумал о них. Первым пододвинул к ним свой стул Генри Крофорд и несколько минут молча наблюдал за ними, а за ним самим тем временем наблюдал сэр Томас, который стоя беседовал с доктором Грантом.

– Сегодня у нас бал, – сказал Уильям. – Будь я в Портсмуте, я б, наверно, пошел.

– Но ты не жалеешь, что ты не в Портсмуте, Уильям?

– Нет, Фанни, нисколько. Мне еще хватит и Портсмута и танцев, когда я не смогу быть с тобою. Да и что за радость идти на бал, ведь у меня скорей всего не будет дамы. Портсмутские барышни воротят нос ото всех, кто еще не произведен в офицеры. В их глазах гардемарин ничто. Он и вправду ничто. Помнишь барышень Грегори, они стали на редкость хорошенькие, но меня едва замечают, потому что за Люси, видите ли, ухаживает лейтенант.

– Стыд и срам! Но не огорчайся, Уильям. (А у самой от возмущения на щеках вспыхнул румянец.) Тут нечего огорчаться. Ведь дело не в тебе, так или иначе в свое время через это прошли все величайшие адмиралы. Помни об этом, постарайся утвердиться в мысли, что это одна из тягот, какие выпадают на долю каждого моряка, вроде плохой погоды и жизни, полной трудностей и лишений, только с тем преимуществом, что этому придет конец и наступит время, когда ничего такого тебе уже сносить не придется. Едва ты станешь лейтенантом!.. Только подумай, Уильям, едва ты станешь лейтенантом, тебе и дела не будет до такого вздора.

– Мне уже начинает казаться, Фанни, что я никогда не стану лейтенантом. Всех, кроме меня, производят в офицеры.