смущена и чуть ли не лишилась дара речи, чего с ней во всю ее жизнь не случалось; ибо ей стыдно было сказать, что она вовсе не видела того неприличия, которое так бросалось в глаза сэру Томасу, и она нипочем не призналась бы, что ее влияние недостаточное и к ее словам навряд ли прислушались бы. Ей только и оставалось сейчас по возможности скорее перевести разговор и направить мысли сэра Томаса в иное, более радостное русло. Она могла обиняком сказать о многом, что послужило бы к ее чести, ведь она так неусыпно пеклась о пользе и покое его семьи, могла помянуть о неизменном своем усердии и многих жертвах, вроде поспешных хождений и неожиданных отлучек от своего очага и несчетных тонких намеков леди Бертрам и Эдмунду касательно их излишней доверчивости и недостаточной бережливости, чем она всегда способствовала весьма значительной экономии и уличению недобросовестных слуг. Но главная ее заслуга, конечно же, связана с Созертоном. Ее величайшая опора и слава заключались в том, что она сумела упрочить знакомство с Рашуотами. Тут она была неуязвима. Это полностью ее заслуга, что восхищенье мистера Рашуота Марией было доведено до хотя каких-то практических шагов.
– Ежели б я сидела сложа руки и не поставила себе целью быть представленной его матери, а потом не убедила бы сестру первой нанести ей визит, вот не сойти мне с места, ничего б из этого не получилось, потому как мистер Рашуот из тех милых, скромных молодых людей, коих надобно основательно подбадривать, и, ежели б мы ничего не предпринимали, тут довольно девиц, которые на него охотились. Но я сделала все возможное и невозможное. Я готова была перевернуть небо и землю, чтоб уговорить сестру, и наконец уговорила. Расстоянье до Созертона вам известно; было это посреди зимы, и дороги почти что непроезжие, но все же я ее уговорила.
– Я знаю, сколь велико, сколь по справедливости велико ваше влияние на леди Бертрам и ее детей, и тем более огорчен, что оно не было употреблено на…
– Любезнейший сэр Томас, видели бы вы, каковы в тот день были дороги! Я уж думала, нам нипочем по ним не проехать, хотя запряжены были, разумеется, четыре лошади; и из-за великой своей любви и доброты нас повез бедняга старый кучер, хотя едва мог усидеть на козлах по причине ревматизма, который я врачевала с самого Михайлова дня. В конце концов я его вылечила, но всю зиму он был очень плох, а день был такой, что прежде, чем выехать, я не могла не подняться к нему в комнату, чтоб посоветовать ему не рисковать, – прихожу, а он надевает парик, ну, я ему и говорю: «Кучер, лучше вам не ездить, ваша госпожа и я будем в полной безопасности, вы ведь знаете, какой надежный малый Стивен, и Чарлз теперь уж так часто управляет передними, что, конечно же, можно ничего не бояться». Однако ж вскорости мне стало ясно, что ничего из этого не выйдет: он порешил ехать, а так как я терпеть не могу надоедать да настырничать, я более ничего не сказала; но при каждом толчке у меня за него сердце кровью обливалось, а когда мы выехали на ухабистые дороги вокруг Стока, а там на камнях снег да иней, это уж было хуже не придумаешь, и я из-за него вовсе исстрадалась. А еще бедняжки лошади! Видеть, как они тянут из последних сил! Вы ведь знаете, я всегда душой болею за лошадей. И вот подъезжаем мы к подножью Сэндкрофтского холма, и как вы думаете, что я сделала? Вы станете надо мною смеяться, но я вышла из кареты и пошла пешком. Право слово. Наверно, это не больно им помогло, а все же не могла я сидеть в свое удовольствие, а чтоб благородные животные надрывались. Я ужасно простыла, но это меня не заботило. Цель моя была достигнута – визит состоялся.
– Надеюсь, мы всегда будем почитать это знакомство достойным тех трудов, коих оно потребовало. Изысканностью манер мистер Рашуот не отличается, но вчера вечером я был доволен его мнением об одном предмете – решительным предпочтеньем, которое он отдает спокойному семейному времяпрепровожденью перед шумом и суетою актерства. Похоже, его чувства именно таковы, как только и можно желать.
– Воистину так, и чем ближе вы его узнаете, тем он более будет вам нравиться. Он ничем особливо не блещет, но у него тысячи прекрасных свойств! И он так склонен смотреть на вас снизу вверх, что меня из-за этого совсем засмеяли, поскольку все полагают это делом моих рук. «Право слово, миссис Норрис, – говорит вчера миссис Грант, – будь мистер Рашуот вашим родным сыном, он бы и тогда не мог питать к сэру Томасу большее уважение».
Сбитый с толку ее увертками, обезоруженный лестью, сэр Томас отказался от своего намерения и вынужден был остаться при убеждении, что, когда на карту поставлено нынешнее удовольствие тех, кого она любит, ее рассудительность иной раз отступает пред ее добротою.
В то утро у него было множество дел. Беседы с Эдмундом и с миссис Норрис заняли лишь малую его часть. Надобно было вновь окунуться во все привычные заботы своей мэнсфилдской жизни, встретиться с управляющим и дворецким – выслушать их доклады и проверить счета, а в промежутках между делами наведаться в конюшни, и в парк, и на ближние поля; но, деятельный и методический, он не только управился со всем этим еще до того, как вновь занял свое место главы дома за обедом, а еще и распорядился, чтоб плотник разобрал то, что так недавно возводил в бильярдной, и отпустил декоратора, да столь надолго, чтоб оправдать приятную уверенность, что тот окажется уж никак не ближе Нортгемптона. Декоратор отбыл, успев испортить только пол в одной комнате, погубить все конюховы губки и превратить пятерых младших слуг в недовольных бездельников; и сэр Томас питал надежду, что еще одного-двух дней будет довольно, чтобы стереть все внешние следы того, что тут натворили, вплоть до уничтожения всех непереплетенных экземпляров «Обетов любви», ибо каждый попадавшийся ему на глаза он сжигал.
Мистер Йейтс уже начал понимать намерения сэра Томаса, хотя по-прежнему был далек от понимания их причины. И он и его друг, взявши ружья, почти на все утро ушли из дому, и Том воспользовался случаем объяснить ему, с подобающими извинениями за странности отца, чего теперь надо ожидать. Йейтс, разумеется, был глубоко уязвлен. Второй раз разочароваться на один и тот же манер – это уж чересчур жестокое невезенье; и он вознегодовал, что, не будь это неучтиво по отношенью к другу и к его младшей сестре, он бы уж наверно раскритиковал баронета за его нелепые действия и постарался бы его несколько урезонить. Он был твердо в том уверен, пока они ходили по Мэнсфилдскому лесу и всю дорогу домой; но когда все они сидели за одним столом, что-то он такое увидел в сэре Томасе, из-за чего счел более разумным предоставить ему действовать по-своему и, почитая его действия глупостью, не перечить. Он и прежде знавал несговорчивых отцов и часто сталкивался с неудобствами, которые они причиняют, но ни разу на своем веку не встречал подобного человека, столь непостижимо нравственного, столь постыдно деспотического, как сэр Томас. Его можно терпеть единственно ради его детей, и пусть благодарит свою красавицу дочь Джулию за то, что мистер Йейтс все-таки намерен остаться под его крышей еще несколько дней.
Вечер прошел по видимости спокойно, хотя почти у каждого на душе кошки скребли; дочери по просьбе сэра Томаса музицировали, и музыка помогла скрыть недостаток истинной гармонии. Мария была в большом волнении. Она полагала совершенно очевидным, что теперь Крофорд должен, не теряя времени, объявить о своих намерениях, и ее тревожило, если даже один день проходил, никак не приближая ее к цели. Все утро она его ждала и весь вечер еще не теряла надежды его дождаться. Рашуот уехал рано, спеша принести в Созертон важное известие о возвращении сэра Томаса; и Мария горячо надеялась, что вот-вот все прояснится и он будет навсегда избавлен от труда приезжать сюда снова. Но из пастората никого не было видно, ни единой души, и никаких вестей не поступало, за исключеньем любезной записочки от миссис Грант к леди Бертрам, которой она поздравила ее с приездом сэра Томаса и осведомлялась о его здоровье. Впервые за много, много недель эти две семьи весь день были полностью разделены. С самого начала августа не проходило дня, чтоб они так или иначе не встретились. Грустный это был день и тревожный; и завтрашний день, хотя и по-иному, был тоже несчастливый. Вслед за несколькими минутами лихорадочной радости наступили долгие часы жгучего страдания. Генри Крофорд снова был в доме; он пришел вместе с доктором Грантом, который жаждал засвидетельствовать свое почтение сэру Томасу, и в довольно ранний час их ввели в малую гостиную, где находилась большая часть семьи. Вскорости появился сэр Томас, и
