Достопочтенный Джон Йейтс, сей новоиспеченный друг, не мог ничем особенно похвалиться, кроме привычки вести светскую жизнь и сорить деньгами и тем, что был он младшим сыном некоего лорда с приличным независимым состоянием; и сэр Томас, вероятно, счел бы его появление в Мэнсфилде вовсе нежелательным. Мистер Бертрам свел с ним знакомство в Уэймуте, где они вместе провели десять ей в одной компании, и дружба их, если то можно назвать дружбою, была закреплена и упрочена приглашением мистера Йейтса в Мэнсфилд, когда ему будет удобно заглянуть туда по пути, и его обещанием приехать; и он и вправду приехал, еще раньше, чем его ожидали, ввиду того, что большое общество, собравшееся, чтобы повеселиться в доме его друга, ради встречи с которым он покинул Уэймут, вынуждено было разъехаться. Он прилетел на крыльях разочарования, с головою, полной мыслей о выступлении на сцене, так как то общество собиралось ставить спектакль; и пьесу, в которой была роль и у него, уже через два дня должны были представлять, когда внезапная кончина одной из ближайших родственниц того семейства нарушила их планы и рассеяла исполнителей. Быть так близко к счастью, так близко к славе, так близко к большой хвалебной статье о домашнем спектакле в Эклсфорде, поместье достопочтенного лорда Рэвеншо в Корнуолле, которая, конечно же, увековечит имена всех участников, по крайней мере, на год! Быть так близко, и все потерять, – рана была так болезненна, что ни о чем другом мистер Иейтс говорить не мог. Эклсфорд и его театр, всевозможные приготовленья, наряды, репетиции, шутки – то был неизменный предмет его речей, а похвальба этим недавним прошлым – единственное утешенье.

По счастью для него, любовь к театру столь всеобща, а стремление выступать на сцене у молодых людей столь сильно, что его разговоры явно упали в добрую почву. Начиная с распределения ролей и до самого эпилога, все пленяло, и лишь немногие не желали бы принять в этом участие или не решились бы попробовать себя в какой-нибудь роли. Пьеса называлась «Обеты любви»6, и мистер Йейтс должен был быть графом Кэсселом.

– Роль пустяковая и совсем не в моем вкусе, на такую в другой раз я нипочем бы не согласился. Но я порешил ничего не усложнять. Лорд Рэвеншо и герцог завладели двумя единственно стоящими ролями еще до того, как я приехал в Эклсфорд. И хотя лорд Рэвеншо предложил отказаться от своей роли в мою пользу, но, сами понимаете, согласиться я не мог. Мне было жаль, что он так переоценил свои возможности, он совсем не подходил для Барона! Маленького роста, слабый голос, и уже через десять минут становится хриплым! Это причинило бы пьесе заметный ущерб, но я-то порешил ничего не усложнять. Сэр Генри полагал, что герцог не подходит для Фредерика, но лишь потому, что сам хотел исполнять эту роль, тогда как из них двоих герцог был куда более на месте. Я был поражен, что сэр Генри такой тупица. По счастью, сила пьесы не в нем. Наша Агата неподражаема, и, на взгляд многих, герцог был тоже очень хорош. И в целом спектакль был бы замечательный.

«Вот ей-Богу незадача» и «Да, вас, конечно, можно пожалеть», – доброжелательно и сочувственно отозвались слушатели.

– Не стоит жаловаться, но, право же, эта родственница не могла выбрать более неподходящего времени, чтобы отправиться на тот свет. И как тут не пожелать, чтобы эту новость придержали всего на три денька, которые нам требовались. Каких-нибудь три дня, и была-то она всего лишь бабушка, и случилось все за двести миль оттуда, так что большой беды не было бы, и я знаю, это предлагали, но лорд Рэвеншо, который, по моему мненью, соблюдает приличия строже всех в Англии, и слушать об этом не хотел.

– Вместо комедии совсем иное действо, – сказал мистер Бертрам. – С «Обетами любви» было покончено, и лорд и леди Рэвеншо отправились одни исполнять пьесу «Моя бабушка». Что ж, его-то наверно утешит наследство; и, между нами говоря, он, быть может, стал опасаться, как бы роль Барона не повредила его доброму имени и его легким, и не жалел, что уезжает; а чтоб утешить вас, Йейтс, я думаю, нам надобно разыграть небольшую пьеску в Мэнсфилде и попросить вас быть нашим распорядителем.

Хотя мысль эта родилась только сию минуту, она не оказалась сиюминутною прихотью, так как склонность к игре уже пробудилась и всего сильнее завладела именно тем, кто был сейчас хозяином дома и кто, имея столько досуга, что почти любое новшество было для него благом, обладал к тому же той мерой живости и вкуса к комическому, какая и надобна, чтобы примениться к этому новшеству – игре на сцене. Мысль эта возвращалась опять и опять.

– О! Вот бы нам устроить что-нибудь вроде Эклсфордского театра.

Желание его эхом отозвалось в душах обеих сестер; и Генри Крофорд, который, хоть и жил в вихре наслаждений, этого удовольствия еще не отведал, горячо поддержал такое намеренье.

– Право же, у меня сейчас хватит глупости согласиться на любую роль, – сказал он, – начиная с Шейлока и Ричарда III до героя какого-нибудь фарса, который распевает песенки, вырядившись в алый мундир и треуголку. У меня такое чувство, будто я могу быть кем угодно, могу произносить громкие речи и неистовствовать, или вздыхать, или выделывать антраша в любой трагедии или комедии, написанной на нашем родном языке. Давайте что-нибудь делать. Пусть это будет всего половина пьесы… один акт… одна сцена; что нам может помешать? По вашим лицам мне ясно, что вы не против, – сказал он, глядя в сторону сестер Бертрам, – а театр… что такое, в сущности, театр? Мы только развлечемся. Нам подойдет в этом доме любая комната.

– Необходим занавес, – сказал Том Бертрам, – несколько ярдов зеленого сукна для занавеса, и, пожалуй, достаточно.

– О, вполне достаточно! – воскликнул мистер Йейтс, – еще только сделать на скорую руку одну-две кулисы, в глубине – дверь и три-четыре легких декорации; более ничего не надобно. Раз мы все затеваем единственно для собственного развлеченья, нам ничего более не потребуется.

– По-моему, нам следует удовольствоваться еще меньшим, – сказала Мария. – У нас и времени недостанет, и возникнут новые осложнения. Нам следует согласиться с мненьем мистера Крофорда и устроить представленье, а не спектакль. В наших лучших пьесах найдется немало сцен, где можно обойтись без декораций.

– Нет, – сказал Эдмунд, который стал прислушиваться к разговору с тревогою. – Давайте ничего не будем делать наполовину. Если уж играть, пусть это будет театр как театр, с партером, ложей, галеркой, и давайте возьмем пьесу целиком, от начала и до конца; так что, если то будет немецкая пьеса, неважно какая, пусть в ней будут остроумные шутки, меняющийся дивертисмент, и пантомима, и матросский танец, и между актами песня. Если мы не превзойдем Эклсфорд, не стоит и приниматься.

– Послушай, Эдмунд, не порть нам удовольствие, – сказала Джулия. – Ты как никто любишь театр и, чтоб посмотреть спектакль, готов отправиться хоть на край света.

– Верно, чтобы увидеть настоящую игру, хорошую, настоящую профессиональную игру; но я вряд ли перейду из этой комнаты в соседнюю, чтобы посмотреть на неловкие попытки тех, кто не был обучен актерскому искусству, – на компанию дам и господ, образованность и хорошее воспитание которых будут только помехою для лицедейства.

После недолгого молчания разговор, однако, был продолжен, спор разгорелся еще жарче, и стремленье