Стеша как-то уж очень быстро пришла в себя. Будто ее каждый день посторонние девицы уму-разуму учат. Кряхтя, поднялась с пола, отряхнулась, напомнив мне домашнюю курочку, только что оттоптанную петухом, и как ни в чем не бывало принялась за уборку.

Честно говоря, ее поведение меня настораживало даже больше, чем безвыходная ситуация, в которой я сама оказалась. Со мной-то все ясно: набедокурила — изволь ответ держать. Отработаешь должок — тогда уж можно и на свободу с чистой совестью. Только вот, если судить по отношению ко мне хозяйки, этот светлый миг настанет ох как нескоро. А Стеша… Многое в ней казалось мне неправильным, неестественным. Эти ее переходы от злости к дружелюбию, от простецких манер базарной торговки к воркующим интонациям жрицы любви. И все — с неменяющимся выражением глаз. То есть лицом она чувства выдавала исправно — кривила жалостливо рот, поднимала брови в удивлении, морщила нос. Но зрачки ее при этом были огромны и неподвижны.

— А Фейн — он хороший, — щебетала рутенка, перетряхивая постель. — И не жадный нисколечко. Только не любит, когда бабы ему перечат. Я сперва, пока не подладилась, часто на орехи огребала.

— Это он, что ли, твой грозный муж?

Я изображала хозяйственную деятельность, перебирая побрякушки, наваленные в дальнем от двери углу. В оружие годился разве что серебряный подсвечник локтя в два длиной. Несмотря на обилие каменьев и прочих непонятных мне излишеств, он очень удобно ложился в руку. Кого я этой красотой огрею — рыжую товарку или смуглого атамана, я вовсе не думала. Там по ходу дела разберемся. Было б чем.

Я стряхнула пыльный отрез шелка с настенного зеркала и стала отрабатывать грозный замах, сосредоточившись не столько на точности удара, сколько на придумывании самого свирепого выражения лица.

— Хо-хо! Ты чего кривляешься?

Я резко развернулась. Стеша подавилась смешком.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— Мой муж меня продал…

По щекам молодки водопадом потекли слезы, и конечно же я бросилась ее утешать. Обняв Стешу за плечи и подав ей заместо носовичка одну из не очень свежих простыней, я внимательно слушала невеселую историю моей подруги. С одной стороны, мне было ее невероятно жалко, а с другой — в моей голове поселился какой-то спокойный и расчетливый голосок, который твердил: «Баба сейчас размякла, она тебе все выложит, ты только вопросы наводящие задавай да вздыхай участливо».

Расстались мы со Стешей не так чтоб очень хорошо. Как говаривали в нашей родной Мохнатовке, кошка меж нами пробежала. Да не просто кошка, а целый котище — благоверный подруженькин, купец Еремей. Он, мужик видный и властный, не мог допустить, чтоб его невеста с ведьмами дружбу водила.

— А песни какие поначалу заводил… — всхлипывала рутенка, громко сморкаясь. — За меня, говорит, пойдешь, как сыр в масле будешь кататься, озолочу… А как оженимся, сразу и уедем — дальние страны посмотришь, диковинки там разные…

Поженились они этой зимой, произнеся клятвы под золочеными сводами Трехликого храма и еще раз закрепив их на бумаге перед деревенским старостой. На последнем настоял Стешин отец — деревенский мельник, который давал за дочерью неплохое приданое.

— А я, значит, ведьмой у вас была? — осторожно поинтересовалась я.

— Я тогда тоже так думала, — невесело хохотнула Стеша. — Пока настоящую ведьму не повстречала — Щуру старую.

— И давно ты с ней знакома?

— Да нет, — мотнула головой собеседница. — Где-то в лютне она к ватаге прибилась, на исходе зимы. Фейн сказывал, она ему родичка какая-то — тетка, что ли… Я еще порадовалась, когда она появилась, думала, подспорье в хозяйстве будет, а она быстро все к рукам прибрала — и Фейна, и девок. И мужики все под ее дуду пляшут. Потому как ведьма.

— Погоди, — сосредоточенно считала я в уме. — Ты замуж выходила в начале зимы, а в конце уже с разбойниками бытовала?

— А недолго с Еремеем любились. Он меня в первом же большом городе сбыл — привез с обозом да Фейну в карты и проиграл. Я в ногах у него валялась, умоляла не отдавать меня, а у него глаза совсем оловянные стали. Говорит: «Не могу слова порушить, долг, он отдачи требует…» Вот так я среди лиходеев и оказалась, а чего — люди-то ко всему привыкают, вот и я свыклась. Мне еще повезло, что меня атаман к себе приблизил.

— Не по-людски это! — разозлилась я.

— Конечно, — согласно всхлипнула Стеша. — Я же к Еремею со всей душой, а он меня за долги продал.

— Ты что, корова? — почти орала я. — Ты не могла ему в рожу вцепиться и обратно домой уйти?

— И куда бы пошла? — взвизгнула страдалица. — Одна среди чужеземцев? Да и что бы я в деревне сказала? Помогите, люди добрые, меня муж бросил? Чтоб потешались надо мной всей деревней? К тому же он же не просто от злобы так поступил, а чтоб клятвопреступником не сделаться.

— Он тебе клялся, когда замуж брал. Заботиться обещал и любить до самого смертного часа. Так что клятвопреступник он и есть. — Я устало махнула рукой. — А твой отец пытался тебя от произвола защитить, потому на договоре и настоял. Потому что брачные законы везде чтут. Хочешь, с утра в приказ пойдем — управу на твоего мужа отыщем?

— Ты спасти, что ли, меня хочешь? Пожалеть сирую да убогую? — позабыв про слезы, вскочила рутенка. — Не нужна мне твоя жалость! Тебе все всегда просто так доставалось — никогда себя не ломала. Глянешь глазищами, улыбнешься, и все тебе на блюдечке подносят. Ну конечно, кто против Яги пойти-то решится? Умница-разумница, вишь, выискалась! Красота несказанная! Бабка как тебе рожу-то ни замазывала — все одно все парни по тебе вздыхали. А за что это тебе? За что?

Из всего словесного потока я вычленила лишь слова «бабка твоя». И именно эти два словечка перекатывались в моих мыслях на манер шерстяного клубка, наполняя сердце теплом. А Стеша меж тем не умолкала:

— Ну теперь-то мы на равных. Щура тебя в оборот крепко взяла. И на Фейна особо не рассчитывай —