Об этой записке Ленина думал метавшийся и извивавшийся на жесткой софе Дзержинский.
Наконец, заметив первые серые предрассветные лучи, он сел и, сжимая руками голову, зашипел:
— Я из этих темных, жестоких, языческих в своем сектантском, развратном, трусливом и рабском христианстве дикарей выжму все, даже если надо будет высосать из них кровь! Их внуки будут помнить меня!
Он хлопнул в ладони.
На пороге выросла фигура солдата-латыша.
Бесцветное лицо, холодные, почти белые глаза, серые, торчащие из-под козырька шапки волосы оставались неподвижными, как и вся сильная и ловкая фигура постового.
Дзержинский вдруг спросил:
— Товарищ, вы ненавидите русских — этих орущих рабочих, этих темных как ночь крестьян, эту интеллигенцию, угнетавшую все завоеванные народы: поляков, латышей, финнов, татар, украинцев, евреев?..
Солдат посмотрел строго и внимательно.
— Это бешеные псы! — рявкнул он.
— Бешеные псы! — повторил Дзержинский. — Нельзя щадить бешеных, не следует испытывать к ним жалости…
Солдат, жесткий, бдительный, молчал.
Дзержинский набросал на бумаге несколько слов и сказал:
— Отправьте, товарищ, это письмо Малиновскому и скажите Петерсу, чтобы зашел ко мне!
Устав от этого усилия и вида живого человека, он упал на софу, шипел от боли и сжимал зубы, чтобы не взвыть, не застонать.
За дверью щелкнули винтовки. Сменились часовые-латыши.
В это же время в Розино догорели последние балки и доски.
На истоптанном, закопченном снегу остались черные, угрюмые следы пожара и торчащие скелеты потрескавшихся дымоходов. Вверх поднимались клубы дыма и пара.
Мужики в деревне делили скот, ругались и грязно обзывали друг друга. Закончив наконец, разбрелись по домам, глядя в небо благодарными глазами и набожно шепча:
— Господи Иисусе, Спаситель наш! Да будет благословенно имя Твое во веки веков за то, что утешил нас, сирых и убогих, и послал нам награду за годы угнетения и недоли! Осанна, осанна Господу нашему на небесах!
Над лесом с криком и хриплым призывом поднималась, шумно кружа и мечась в морозной мгле, черная туча ворон и воронов… После ночевки они, хищно и зловеще каркая, улетали за пищей.
Глава XXIII
В Смольном институте, бывшем резиденцией народных комиссаров, перед самыми Рождественскими праздниками можно было заметить какое-то беспокойство. В коридорах не было толпившихся людей, приходивших сюда и по важным делам, и без всякого дела, или затем, чтобы присмотреться поближе к происходящему, повстречаться лицом к лицу с комиссарами, трясшими огромный организм России.
Теперь коридоры были почти пусты. То здесь, то там стояли патрули финнов и латышей, а из-за плотно закрытых дверей доносились голоса спрятавшихся солдат и лязг винтовок.
Около полудня в окруженный вооруженными рабочими зал совещаний вошла группа людей, которых здесь никто никогда не видел. Они шли молча, неуверенно глядя по сторонам.
Их ввели в зал.
За столом и на эстраде собрались комиссары и более десяти членов исполнительного и военно- революционного комитетов.
Делегаты Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов! — объявил рабочий с красной повязкой на рукаве и винтовкой в руке.
— Слушаем вас, товарищи! — сказал Ленин, пронзив прибывших взглядом.
Делегации вышел худой, немолодой человек и сказал дрожащим голосом:
— Мы, представители социал-демократов и революционеров, прибыли по поручению Совета, который является преемником власти правительства.
Ленин весело улыбнулся и ответил:
— Вы, товарищи, находитесь в данный момент в резиденции единственного российского правительства, не преемственного, правда, зато — революционного! Однако в настоящий момент данная неточность не имеет никакого значения. Объясните, пожалуйста, причину вашего прибытия!
Делегат прокашлялся и сказал:
— Социалисты-революционеры спрашивают народных комиссаров: каким правом они узурпировали их проект передачи земли крестьянам?
Ленин склонил лысый череп над столом и засмеялся. Его широкие плечи высоко поднимались. Когда он поднял голову, его глаза полны были веселого, хитрого блеска.
— Хоть ваш проект не соответствует нашим взглядам на землю, мы узурпировали его потому, что крестьяне хотели иметь именно такое право. Почему мы поспешили опубликовать ваш проект? Потому что в ваших руках он остался бы клочком бумаги, а в наших — уже приобрел живые очертания.
— Это демагогия! — воскликнули делегаты.
— Это хорошо или плохо? — наивным голосом спросил Ленин, насмешливо глядя на социалистов.
— Это наглая узурпация! — кричали они.
— Тем, у кого что-то увели из-под, носа любая узурпация кажется наглой. Узурпаторы видят это по- другому, — доброжелательно и снисходительно перебил их Ленин. — Что дальше?
Вышел другой товарищ. Он был страшно бледен, а губы его дрожали. Он с трудом выдавил из себя слова:
— Именем социал-демократической фракции Совета, я протестую против позорного мира, к которому стремятся народные комиссары. Российский народ никогда не простит вам этого оскорбления!
— Товарищи хотели бы продолжать боевые действия на фронте? — с сочувствием в голосе спросил Ленин.
— Да! Народ не вынесет позора! — крикнул делегат.
— Имеете ли вы, товарищи, армию, на которую можете опереться в своих намерениях? — выяснял диктатор.
— Нет! к сожалению! Вы сумели довести войска до полного разложения!
— Извините, но должен указать на новую и очень важную неточность! — воскликнул Ленин. — По вопросу «разложения» мы уступаем первенство вам. Жаль! Это доказывает история. Достаточно вспомнить действия вашего наполеона Керенского, Соколова с его знаменитым приказом №1 и ораторов из вашего лагеря, которые посещали фронт. Нам оставалось всего лишь поставить точку над «і». Мы ее поставили!
Делегат, сбитый с толку, молчал. Видя это, Ленин тем же доброжелательным, разоружающим тоном продолжал:
— Вы любезно проторили нам путь, добровольно взяв на себя «черную работу». Вам отлично известно, что нынче ведение войны невозможно. Уставший, истощенный народ никому не даст рекрутов. Армии войны тоже достаточно, она мечтает об отдыхе. Остается только мир — любой ценой. Мы добиваемся этого, и на нашем месте даже великий князь Николай Николаевич не придумал бы ничего иного. Что
