Богатая Сибирь значительно пополнила запасы хлеба, мяса, золота и людей.

Тогда Ленин собрал чрезвычайное заседание Совета и заявил:

— Теперь нам остался только один южный фронт. Но и он долго не продержится, потому что уже прогнил… Пора начинать войну с «капиталистическим интернационалом» — с Западом. Первый удар должен обрушиться на Польшу. По ее трупу мы пройдем в Германию и поднимем там восстание пролетариата. Когда у нас будет свое правительство в Берлине, Европе придет конец! Война с Польшей, товарищи! Председателем будущего польского коммунистического правительства я назначаю товарища Ворошилова, который подберет себе сотрудников по собственному усмотрению. Во главе армии в качестве политического руководителя после согласования с отсутствующим товарищем Троцким станет Каменев, имея при себе в качестве ответственных профессиональных командиров — Тухачевского, Сергеева, Буденного и Гай-хана. Военно-революционный комитет принимает план, разработанный товарищами Шапошниковым, Гиттисом, Корком и Куком. Наша железная пехота и героическая кавалерия должны утопить преступное правительство Пилсудского в крови разбитой польской армии! На Вильно — Минск — Варшаву — марш!

Комиссары были удивлены, столь решительным и воинственным тоном Ленин не выступал никогда. Громкие фразы он предпочитал оставить другим.

Однако делал он это совершенно сознательно.

В мозгу российского мужика и даже интеллигента жила непреодолимая жажда великой неделимой России. Польша, насилием и хитростью присоединенная к бывшей империи, давно превратилась в одну из западных провинций. Глашатаи идеи свободы народов не могли об этой «провинции» забыть. Повторное преступное попрание права Польши на свободу и независимость не вызвало бы возмущения российского народа. Ленину это было хорошо известно, и он ковал новые кандалы, намереваясь утопить Польшу в крови, запугать террором и присоединить к республике коммунистических советов.

Он ничем не рисковал. Нравственность диктатора стала нравственностью всего народа.

Комиссары расходились, обсуждая развитие предстоящих событий и нахваливая мудрый план своего вождя.

После совещания Ленин распорядился, чтобы к нему доставили царского генерала Брусилова.

— Товарищ генерал! — сказал, не здороваясь, диктатор. — Приказываю вам написать воззвание к народу о войне с Польшей и принять участие в финальной части штабных приготовлений. Если я замечу сомнения или предательство, вы в тот же день погибнете в застенках «чека»! У меня все.

Генерал-службист, еще недавно — любимец царя, покорно поклонился и вышел.

Ленин остался один. Он сел в кресло и закрыл глаза. В голове ощущалась тяжесть и непрерывно кипящая в ней работа неизвестных сил. Она напоминала жужжание роя пчел или никогда не прекращающееся движение в муравейнике.

Он тяжело дышал и сжимал пальцы, впивающиеся в кожу кресла.

Вдруг почувствовал на себе упрямый взгляд, пронзающий опущенные веки и проникающий в мозг.

Он посмотрел и вздрогнул.

Возле стола стоял Дзержинский. Его лицо ужасно дергалось, губы искривлялись, а бледные глаза буравили зрачки диктатора.

— Феликс Эдмундович… — шепнул Ленин.

Дзержинский сделал шаг вперед и быстрым хищным движением склонил голову.

— Я пришел… — прошипел он, — чтобы напомнить вам нашу первую беседу в Таврическом дворце в день восстания… Вы, товарищ, поклялись поставить меня во главе польского правительства…

— Я назначил Ворошилова, — ответил Ленин. — Это должен быть русский, потому что войну с Польшей будет вести Россия.

— Товарищ… — повысил голос Дзержинский, угрожающе вращая глазами, — товарищ, вы дали слово… Можете обманывать ваших темных мужиков, взбесившихся, буянящих и ленивых рабочих, но не меня!.. Я знаю, чего требую!.. Вы не понимаете, на что идете! Вы не знаете польский народ! Это не русские! Поляки сердцем любят каждую пядь земли, каждое дерево, каждый кирпич костела… Они могут ругаться и браться за грудки, но когда речь заходит о стране, горе тому смельчаку, который в нее вторгнется!.. Там только я смогу обмануть, обхитрить, усыпить бдительность и тревогу! Только я! За мою верную службу, за море пролитой крови, за окружающее мое имя презрение и ненависть я требую этого!

Он выпрямился, не спуская с Ленина глаз, тяжело дыша и зажимая рукой дергающееся лицо. Моментами оно сжималось настолько, что обнажались, словно в ужасном крике, зубы и десны, потом губы раздвигались и в страшной маске смеха сужались зрачки.

Ленин смотрел на него. В голове кружились ненужные, отовсюду врывающиеся осколки и обрывки мыслей:

— Расстрелял Елену… убил Дору… Ах, Апанасевич?!

Молчание длилось долго.

Дзержинский ударил кулаком по столу и прошептал:

— Требую! Слышишь ты, искуситель, захватчик татарский? Я выйду отсюда или с подписанным тобой документом, или затем, чтобы объявить о твоей смерти… Знай, что везде здесь мои люди… Если захочу, то прикажу убить всех в Кремле… Требую!

Он еще раз ударил кулаком стол и замолчал.

Ленин протянул руку к электрическому звонку.

— Не трудись… звонок не работает, — прошипел, насмешливо глядя на диктатора, Дзержинский. — Впрочем, сегодня везде в Кремле стоят мои люди…

Ленин внезапно рассмеялся. Его желтое лицо стало любезным и веселым.

— Мне нужна бумага! — воскликнул он. — Только бумага, ха-ха!

— У меня с собой написанный декрет, — заявил Дзержинский. — Подпишите его, товарищ…

Он положил перед ним отпечатанный на машинке лист бумаги.

Ленин пробежался по нему глазами и подписал.

— Хорошо вы это продумали, Феликс Эдмундович, — прошептал диктатор. — Игрок!

— В Москве, кроме вас, есть и другие, думающие о том-сем, — ответил Дзержинский, пряча документ. Он глубоко заглянул в прищуренные глаза Ленина и сказал:

— Но помните, если отмените декрет или станете охотиться на мою жизнь, — погибнете, Владимир Ильич!

Ленин ничего не ответил. Он погрузился в кресло и спокойно смотрел на дергающееся лицо Дзержинского, на его опухшие веки и безумные глаза. Он снова доброжелательно улыбнулся и спросил:

— Может, попьете чайку, Феликс Эдмундович? Сейчас придет Горький, будет объяснять, почему в нашем мужике столько жестокости… Ха-ха!

Дзержинский небрежно махнул рукой.

— Спасибо! — проворчал он. — Я не очень верю в ум этого вашего гения. Говорит он, что мужик жесток, потому пьет водку и читает «Жития святых»! Это хорошее объяснение для детей… Если бы водка и «Жития святых» имели такое влияние, то все человечество превратилось бы в банду разбойников. Тем временем это происходит только в России…

— Ну, что касается жестокости, то вы, хоть и не русский, кажется, обошли всех, — тихо смеясь и подмигивая, прошептал Ленин.

Дзержинский понял насмешку. По его лицу прошла судорога. Сжимая виски, он сказал:

— Я не торгуюсь… Но я не мог бы убить человека на улице… Мне для этого нужен подвал и дворик «чека», потому что в ней живет идея… страхом заставить людей проявлять наивысшее мужество…

— Гм… гм, — с откровенной издевкой пробормотал Ленин.

— Это мужество заключается в том, что люди забывают о себе, принося себя в жертву ради других… — закончил Дзержинский.

Ленин ничего не ответил. Подумал только: «Предатель, как Конрад Валленрод, или обыкновенный безумец, садист?»

Дзержинский вышел тихо, без шороха.

Ленин был зол, взбешен и ворчал себе под нос:

— Покушение, первое покушение на мою свободу! Никто никогда не осмелился это сделать, а этот