старания... И смотрит – будто в никуда... Да он ли это, ее веселый серьезный муж, страстный любитель выплеснуть излишек серьезности на таких вот корпоративных вечеринках? Всегда наплясывался, придуривался, в конкурсах участвовал до упаду... Нет, лучше не смотреть, лучше зажмуриться, оттолкнуть от себя выпуклую картинку... Пусть она исчезнет...

Открыла глаза – и впрямь исчезла. Но появилась другая – того тошнее. Стоят поодаль Тигран с Владом, ощетинились, смотрят друг другу в глаза, спорят о чем-то. Тигран рубанул воздух ладонью, потом с силой покрутил пальцем у виска. А Влад... Влад молчит. Плохо молчит, уперто, гневно. Поискала глазами Эльзу – нет Эльзы... Что происходит, в самом деле?

Все, хватит. Хватит с нее... демократии. Надо подойти, выяснить, в чем там дело. Сделала шаг и... передумала. Страх вдруг охватил, противный, тошнотный, и голова закружилась, и впрямь двинулось что-то к горлу...

– Лиза, ты чего? Тебе плохо? Позеленела вся... – сунулась под руку с заботливостью верная Ангелина. – Проводить тебя в туалет?

– Нет... Нет, не надо, я сама...

Кое-как добрела до туалета, плеснула в лицо холодной воды из-под крана. Вздохнула. Еще раз. Еще... Ну, вот уже и полегче. А только тревога все равно никуда не делась, наоборот, распирает изнутри, душит. Кажется, даже платье слишком тесным стало. Тесным и некрасиво обтягивающим...

Заставила себя распрямиться, шагнула к большому туалетному зеркалу, оглядела себя всю, целиком, с головы до ног. Вот тебе и еще одна картинка. Там, в зеркале, ты – старая корова... Полная грудь в декольте, голые белые руки, мощные плечи. С такими плечами можно поле пахать, впрягшись в лямку плуга... Или мешок с картошкой тащить. И локон из прически вон распрямился, висит надо лбом жалкой прядкой. Сдула ее, усмехнулась, вздернула вверх подбородок...

Нет, взбредет же такое в голову – саму себя уничижать да подробно рассматривать! Это ж и так понятно, что не будет у тебя уже никогда ни хрупкого плечика, ни трогательных вихорков... Да и не надо, подумаешь! Нашла о чем горевать! Посмотрите на нее, разнылась – «и я была девушкой юной, сама не припомню, когда»! Глупо, глупо...

А платье – красивое. И нисколько не тесное. И обтягивает вполне прилично. В каждой форме свое достоинство присутствует, между прочим. И в хрупкой, и в объемной. Даже странно, что приходится саму себя в таких простых вещах убеждать!

Гордо потом шла через холл, выстукивая каблуками по скользким плитам. В зале поискала глазами Влада – не нашла. Тигран сидел за столом в одиночестве, хмурый. Подсела к нему, тронула за руку:

– Эй... Что случилось? Мне показалось, вы с Владом о чем-то поспорили? А Эльза где?

– Она... ушла.

– Что, совсем?

– Ну да...

– А... Влад? – ёкнуло в груди сердце.

– Да вон он, в холле курит, у окна, за колонной... Все нормально, Лиз, не переживай.

– Да я и не переживаю! С чего бы?

– Правильно! Совершенно не с чего! И это... С Новым годом тебя!

– И тебя тоже, Тигранчик... Ну, я пойду?

– Ага, иди. Там он, за колонной...

Ну, вот и все, и слава богу! И не было никакой Эльзы! Ушла и ушла вместе со своим хрупким плечиком, и правильно сделала! Умная девочка! И хорошо, что она, Лиза, не стала к Владу с глупыми ревнивыми претензиями навязываться! Подумаешь, плечико... Да фиг с ним! И да здравствует мудрая семейная демократия!

Подошла к Владу со спины – он даже не обернулся. Встала рядом, обвила руками локоть, припала головой к плечу. Привычные движения, привычный жест. И вдруг плеснуло в грудь, в лицо – отчуждением...

Нет, внешне он отреагировал вполне обычно. Прижался щекой к макушке, провел рукой по предплечью, спросил вполне заботливо:

– Устала?

Но все равно – было, было. Шестое чувство пропустило через себя отчуждение, фальшивую нотку заботливости в голосе. Будь оно неладно, это шестое чувство! Может, его вообще нет, может, оно женскими страхами из небытия выужено? Да и вообще, говорят же умные люди – нельзя слишком уж доверять чувствам... Блажь все это, из жизни избалованных. Надо уметь нормальной женщиной жить, а не испуганным камертоном! В конце концов, их с Владом жизнь совсем не похожа на аристократическую, чтоб требовалось в ней такое чувственно безупречное звучание. Жизнь как жизнь. Трое детей, семья, хоть и собранная из осколков. Быт, кухня, овсянка по утрам... Какие уж тут камертоны, к чертовой матери?

– Может, домой поедем, Лизок?

– А ты хочешь домой?

– Да, что-то я вдруг устал... И спать хочу смертельно.

– Тогда давай по-английски смоемся, ни с кем не прощаясь.

– Давай...

На улице резвился морозец – легкий, приятно-жгучий. Встали на крыльце, вдохнули в унисон полной грудью, выдохнули одинаковые клубы пара. Влад огляделся по сторонам озабоченно, потом выудил из кармана мобильник:

– Погоди, сейчас такси вызову...

– Ой, да какое такси! Пока будем такси ждать, в два ледяных столба превратимся! Давай лучше пешком пройдемся, по морозцу! До дома не так уж и далеко!

– Ну что ж, давай...

– Ага! До Воздвиженского проспекта дойдем, а там дворами...

– Не боишься – дворами?

– Нет... Я с тобой ничего не боюсь. Да и кому мы нужны? Грабители тоже небось вовсю Новый год празднуют! Дай-ка я тебе шарф поправлю... А перчатки где?

– Да здесь, здесь... Ну, пошли, что ли...

Он привычно оттопырил локоть, приглашая подхватить под руку, и споро зашагали в сторону полыхающего новогодней иллюминацией проспекта. Ать-два, в ногу. Бок о бок. Дружно. Как единое целое. Они и есть единое целое, они давно уже так идут... И живут... Да кто бы в этом сомневаться посмел хоть минуту?

Свернули с Воздвиженского в темные переулки, а там не то чтобы испугаться, там вовсю новогодняя ночь ключом бьет! Вот компания вывалила из подъезда, с гармошкой, с плясками, вот подвыпивший мужичок с двумя пацанятами копошатся в сугробе – наверное, фейерверк затеяли.

– Пашка, Колька, отойдите подальше, ну! Счас рванет!

И впрямь – рвануло! Несколько залпов враз улетели со свистом, разорвали темное небо в клочья, рассыпались куполами звезд – красиво... Короткая вспышка зарева выхватила из темноты испуганное женское лицо – бледное, несчастное, даже будто немного заплаканное. Ладонь – к щеке, в глазах – паника, и следом потерянный зовущий голосок:

– Берта! Берта, ты где? Ко мне, Берта... Что ж ты испугалась, глупая... – и совсем уж печально- трагически, словно взвывая: – Бер-та-а-а...

Прибежала лохматая кроха, поскуливая, закружилась у ног хозяйки, просясь на руки. Женщина подхватила, прижала к себе, как ребенка, торопливо засеменила в сторону подъездов, тихо приговаривая:

– Испугалась, испугалась, маленькая... Ах они, противные, со своими пошлыми развлечениями... Пойдем домой, у нас там телевизор, чай с лимоном...

– Пойдем, Лиза! Чего ты встала? Пойдем, холодно... – нетерпеливо переступил на месте Влад, потянув ее за локоть.

– Да, конечно. Слушай, а жалко ее...

– Кого?

– Да вот эту женщину! Ты видел, сколько одиночества у нее на лице? Все-таки Новый год в этом смысле