натянутой паузы? О погоде, что ли? Хотя отчего же – можно и о погоде...

– А у нас завтра оттепель обещают, и у меня, как обычно, голова разболелась.

– А здесь, представляешь, совсем снега нет. Холод собачий, а снега нет. Неуютно.

И опять – пауза. И неловкость. И вдруг...

– А я... Я соскучился, Лиз... Ты не представляешь, как я по вам по всем соскучился... Сонечку за меня поцелуй, ладно?

– Ладно... И мы тебя... И мы тебя тоже все... Целуем... Приезжай скорее...

– Да, я постараюсь... Скорее.

Было слышно, как он сглотнул с трудом. Как с шумом набрал в грудь воздуху, хотел еще что-то сказать, но вместо слов полились в ухо короткие гудки отключения. И у нее вдруг тоже перехватило горло, будто через эти гудки вошла в сердце Владова виноватая тоска. Да, была в его последних фразах, в его шумном вдохе, в этих коротких гудках именно тоска, именно виноватая! И еще что-то было, уже не тоскливое и виноватое, а совсем даже наоборот... Родное что-то, из прежней их счастливой жизни...

Упала головой в подушку, расплакалась. Плакать было хорошо, легко, как плачут от неожиданно свалившейся на голову радости. Так, в сладких слезах, и уснула, будто согрелась в них наконец. Уже улетая в дрему, поймала за хвост тихую мысль: а может, оно и впрямь так надо было – и терпение чтоб, и жестокость...

Проснулась, словно кто до плеча дотронулся. Подняла голову с подушки, огляделась – никого... В комнате темно, в окно белый серп луны заглядывает. И вдруг захлестнуло сердце тревогой – Максим...

Встала, почему-то на цыпочках пошла к двери. В коридорчике темень разбавлена светом из кухни. Заглянула – вот он, ее сынок, сидит за кухонным столом, голову опустил на руки. И спина – вздрагивает...

Бросилась к нему, протянула руки, чтобы обнять за плечи, да остановилась внезапно как вкопанная. Он поднял голову, глянул горячими, опаленными болью глазами, улыбнулся жалко, потерянно. Выставил вперед ладонь упреждающе – не надо, мам...

Она и сама поняла, что не надо. Так и стояла над ним, не зная, куда пристроить мельтешащие руки – то ли за сердце схватиться, то ли сплести по-бабьи под грудью. И вопрос задала самый несуразный, несуразнее и не придумаешь:

– Что случилось, Максим?

– Ничего не случилось, мам. Все нормально. Иди спать...

– А ты?

– И я...

Выбрался неуклюже из-за стола, ушел к себе в комнату. И горе свое унес. Темное кухонное окно отразило ее беспомощное, часто моргающее глазами лицо – ну и сволочь же ты, мать...

Субботнее утро принесло оттепель, солнце, острый запах мокрого снега в пластиковую щель открытого окна. Заодно высветило скопившийся непорядок в доме – пыль по углам, несвежие занавески на кухне, общий хозяйский неуют.

Ленка, допив кофе и отправив в рот остаток бутерброда с маслом, спросила деловито:

– Что, теть Лиз, уборкой займемся? Мне сегодня в институт не надо, я вся в вашем распоряжении. А Макс еще спит, я его будить не стала.

– И правильно, что не стала. Пусть спит. А ты лучше с Сонечкой погуляй, я уборкой сама займусь. Вон какая погода хорошая...

– Гулять! Гулять! На горку пойдем гулять! – радостно запрыгала Сонечка, тряся белыми волосенками. – Я на санках с горки поеду! Как большие ребятки!

– Лен, только смотри за ней, ладно? Она ж такая егоза...

– Ага! Пошли одеваться, егоза! Теть Лиз, на нее ботинки надеть или валенки?

– Ботинки, пожалуй...

Ушли наконец. Можно и рукава засучить, привести дом в порядок. Как бы и что бы в доме ни было, а порядок никто не отменял. Сначала белье в машину забросить, потом на кухне приятную глазу чистоту навести... И в ванной все надо отдраить, так, чтоб блестели фаянс и кафель. Говорят, физическая работа грустные мысли в себя забирает...

Оглянулась – в дверях ванной Максим стоит, заспанный, бледный, взъерошенный.

– Доброе утро, сынок... Ты умыться хочешь? А я тут уборку затеяла... Я сейчас, я закончила уже...

– Доброе утро, мам.

– Сынок, а ты на завтрак что будешь? Может, оладушки сделать? – снова сунулась к нему угодливо. – Ты же любишь оладушки со сметаной...

– Нет, мам, не надо ничего, спасибо. Я потом...

– Ага, ага. Потом так потом. Давай умывайся, я тут уже с уборкой закончила...

Вышла из ванной, прислонилась к стене, выдохнула из себя виноватый испуг. Вот так теперь, мать, суетись и подпрыгивай. Сын-то в последние дни сам не свой... Запирается в своей комнате, молчит, пялится в экран монитора. Осунулся весь, побледнел. Видно, что переживает. Сдержала-таки свое слово Эльза, будь она неладна...

Шум пылесоса перебили короткие трели дверного звонка – неужели Ленка с Сонечкой так быстро нагулялись? Открыла дверь, удивленно подняла брови – нет, это не Ленка с Соней... Это Маша пришла... Стоит, улыбается заговорщицки.

– Я без звонка, Елизавета Васильевна... А Максим дома? Он должен дома быть, я знаю.

Ступила в прихожую по-хозяйски, быстро стянула с себя шубку. Спросила шепотом:

– Он ведь там, в своей комнате?

– Ну да... А откуда ты знаешь, что он должен дома быть?

– Так у него который уже вечер в окне свет горит...

– А ты что, в его окна смотришь?

– Ну да... Каждый вечер прихожу и смотрю. Не надоедать же вам вопросами... А звонить ему как-то не решаюсь. Лучше так, живьем... Я правильно понимаю, Елизавета Васильевна? Если он каждый вечер дома, то вопрос с этой... Как ее... Ну, та, с которой ваш муж...

– Ее Эльзой зовут, Маша.

– Во-во! Значит, с Эльзой вопрос решился, да? Он ее влюбил в себя и уже бросил, да? Наше с вами терпение победило, Елизавета Васильевна?

Она уже двигалась по коридору в сторону Максимовой комнаты, нисколько не нуждаясь в ответах на свои вопросы. И даже на ее испуганное «погоди, Маш...» никак не прореагировала, лишь оглянулась у самой двери, бодро подняв кулачок вверх – «но пасаран», мол, враг не пройдет...

Отчего-то ее особенно покоробил этот поднятый вверх кулачок. И глаза Машины покоробили – сытые в своей уверенности. Какая настойчивая оказалась эта Маша, однако...

А может, оно и к лучшему? Может, и надо вот так – с настойчивостью? Под окнами караулить, выжидать, появляться на глаза в нужный момент... Тоже своего рода терпение. Только все равно неприятно смотреть на этот поднятый кулачок «но пасаран», хотя вроде и радоваться ему надо... Вроде как все по плану идет... Отчего же кошки на душе скребут, а в памяти Эльзино грустное личико под банным полотенцем всплывает?

Ладно, пусть все идет как идет – всплывет и забудется. В конце концов, кто такая эта Эльза? Всего лишь случайный фактор, как град с неба, помявший цветы на клумбе. Его кто-нибудь просил на ухоженную чужими трудами клумбу сваливаться? Нет, не просил. Цветы на клумбе в чем-то виноваты? Нет, не виноваты... Время пройдет, лепестки-листья расправятся, дальше жить будут...

Так что действуй, Маша. Хоть и неприятен мне твой кулачок, и сытая уверенность в глазах неприятна, и бесцеремонность... Все равно действуй.

Мысли под уютный шум пылесоса текли неспешно, солнце вовсю разгулялось по миниатюрной гостиной, на кухне деликатно заурчала отжимом стиральная машина... И голосов из комнаты Максима не слышно. Полная картина домашнего покоя, хоть и обманчивая. Ох, чует сердце, обманчивая...

Бах! Грохнула дверь в Максимову комнату, в проеме двери мелькнула Маша, промчалась ветром в прихожую. Что ж, похоже, не получилось у нее никакого «но пасарана». А жаль. И в то же время – черт его знает... Но, как бы там ни было, надо проводить гостью...