открытые боковые форточки. Два раза мы заходили на цель, но не обнаружили ни аэродрома, ни самолетов противника, да и в том, что это было Синявино, сомневались и я, и Желонкин. Набрать высоту и уточнить общую ориентировку было невозможно. Тогда мы начали искать запасные цели. Через некоторое время уточнили ориентировку и обнаружили колонну автомашин с артиллерией на дороге Черная Грязь — Высокиничи. Но бомбить с высоты сто пятьдесят метров невозможно, так как самолет подорвется на собственных бомбах. Уточнив курс вдоль дороги, набираем в облаках высоту пятьсот метров, сбрасываем бомбы по цели по расчету времени и берем курс на свой аэродром.

В районе Серпухова пытаюсь осторожно пробить облака вниз, но безуспешно. Высота сто метров, а земли не видно. Снова набираем безопасную высоту и летим в сторону аэродрома. Наконец, между Каширой и Коломной мы вышли под облака, увидели Оку и взяли курс на Сарыбаево. Мещерские леса, над которыми мы летели, под дождем выглядели мрачно и совсем не радовали глаз. Озера, леса, болота без конца.

Несмотря на усталость, мягко сажаю самолет на незнакомый аэродром Сарыбаево. Поверхность летного поля была почти такой же вязкой, как в Гридино, только ее еще не успели размесить колесами самолеты. На стоянку заруливаю почти на полном газу. Выключив моторы, мы укрылись от дождя под крылом самолета и стали ждать автомашины.

— Не ждите, здесь машины ходят с трудом. Пойдемте в столовую, — пригласил нас проходивший мимо штурман третьей эскадрильи И. Г. Шулико.

Не успели мы отойти от самолета и триста метров, как увидели вынырнувший из-под облаков немецкий бомбардировщик Ю-88, заходивший бомбить аэродром. Мы побежали в сторону от линии курса вражеского бомбардировщика, но, увидев, как с него посыпались бомбы, бросились в ближайшую щель. Щель была неглубокой и наполовину заполнена водой. Чтобы не окунуться в воду, каждый завис над водой, упершись руками и ногами в стенки щели. Но, по мере того как завывание бомб и взрывы приближались к нам, руки слабели, и мы оказались в ледяной воде. После бомбежки разделись, выкрутили мокрое обмундирование и пошли в столовую. Там не было ничего горячего. Спасибо, что хоть дали по куску хлеба и по несколько долек колбасы.

Разместили нас в заброшенном изъязвленном временем доме, срубленном из толстых бревен. Такие дома из полуметровых бревен я видел только в Нижнем Тагиле. На полу было немного соломы. Мокрые, дрожащие от холода Желонкин и Монзин начали превращать в дрова какие-то доски, а я растопил печь. Вскоре у жарко горящего огня расселись остальные экипажи, рассказывая друг другу перипетии выполненного боевого вылета.

Штаб полка на аэродром еще не перебазировался, и докладывать о результатах удара, кроме командира эскадрильи Лесняка, было некому. Из донесений летного состава стало ясно, что особенно отличились в этом боевом вылете экипажи летчиков Митина и Лантуха. Они все же нашли аэродром противника и штурмовым ударом сожгли на нем два фашистских самолета Ю-87[49].

На следующий день, поддерживая обороняющиеся войска 49-й армии, экипажи полка одиночными самолетами без прикрытия истребителей нанесли первый удар по колонне автомашин противника на дороге от Малоярославца к реке Протве и по скоплениям войск в Добром, Угодском заводе и Воробые. Второй удар наши бомбардировщики нанесли по фашистским самолетам на аэродроме Фатяново. На вражеском аэродроме экипажи полка застали одиннадцать истребителей и, действуя с высоты шестьсот метров, уничтожили три Ме-109[50]. В этих боевых вылетах смело и дерзко действовали экипажи Лесняка и Устинова. После бомбометания они с бреющего полета штурмовали фашистские войска почти до полного израсходования патронов, а от атак истребителей уходили в облака.

Разведка дорог, проведенная вместе с ударами по противнику, показала, что немцы подтягивают танки, артиллерию и мотомехвойска от Высокиничей к Серпухову, а также в направлениях Тарусы и Алексина.

В ночь на 25 октября три наших экипажа бомбардировали и проштурмовали из пулеметов скопление войск и автомашин западнее Алексина, автоколонну с артиллерией — на дороге от Петрищева на Тарусу. После этого боевого вылета не вернулся на аэродром экипаж старшего лейтенанта Аниканова Я. М. со штурманом эскадрильи старшим лейтенантом В. А. Чередником[51].

В конце октября танки и пехота противника вели наступление с целью прорвать оборону наших войск в направлении Серпухова. Войска 49-й армии упорно оборонялись на рубеже Буриново, Воронино, Дракино и далее по Оке до Алексина.

Полку была поставлена задача в ночь на 29 октября оказать максимальное содействие обороняющимся войскам ударами по подходящим резервам и артиллерии противника на огневых позициях. На трех исправных бомбардировщиках наши экипажи сумели выполнить по три боевых вылета, нанеся удары по скоплению танков и пехоты противника на южной окраине Ложкино у Тарусы и западнее Высокиничей. Нашему экипажу в первом вылете была поставлена задача уничтожить железнодорожный эшелон на станции Ферзиково.

Пролетев ярко освещенную пожарами, взрывами и ракетами линию фронта на Оке в темноте, мы сразу не нашли станцию Ферзиково, но потом от Калуги мы точно вышли на цель и нанесли бомбардировочный удар, в результате которого на станции произошел сильный взрыв и возник пожар[52].

Второй удар наш экипаж нанес по артиллерийской батарее северо-западнее Тарусы. Цель нашли быстро. Вокруг Тарусы кипел ожесточенный бой. Ока была красной от зарева пожаров и взрывов. Батарея противника вела огонь. После нашего удара огонь прекратился. Взошла луна, и видимость улучшилась.

В третьем вылете мы бомбили скопление войск в лесу западнее Высокиничей. После удара наблюдали только взрывы своих бомб в лесу. От цели взяли курс на восток. Летели на высоте двести метров. Под самолетом мчались поля, овраги и перелески. Дрожали холодные звезды. В форточки кабины врывался тугой ледяной воздух.

Аэродром Сарыбаево окончательно раскис, и 29 октября утром полк перебазировался на аэродром Григорьевское, расположенный в двадцати пяти километрах от Луховиц. Григорьевское — средних размеров деревня, три крепких добротных рубленых дома. Жители, в основном бывшие железнодорожники, ушедшие на пенсию и осевшие после службы в деревне.

Аэродром большой, но открытый, не имеющий вокруг ни леса, ни кустарника. Самолеты рассредоточили по окраинам летного поля без маскировки. На фоне грязи и жухлой травы самолеты на аэродроме просматривались плохо.

Командование 49-й армии осталось довольно результатами действий наших бомбардировщиков в прошлую ночь. Сразу после посадки собрали летный состав, и нам объявили приказ командующего ВВС 49-й армии, в котором всем экипажам полка объявлялась благодарность за отличное выполнение боевых задач[53].

В полку осталось шесть самолетов. Вечером нашему экипажу и экипажу Карповича приказали в ночь на 30 октября произвести разведку погоды и попутно бомбардировать войска противника западнее реки Протвы и у Тарусы.

Моросил дождь. После взлета сразу попали в облачность на высоте триста метров. Вышли под облака и взяли курс на Серпухов. После пролета Каширы началось обледенение. Снег с дождем забил переднее стекло. С винтов начали срываться куски льда и пушечными ударами бить по фюзеляжу. И хотя до линии фронта оставалось всего пятнадцать километров, посоветовавшись с Желонкиным, я решил возвращаться. Обледеневший самолет стал плохо слушаться рулей. Для того чтобы лететь без снижения, пришлось моторам давать почти полный газ. Видимость — только через боковые форточки. С трудом находим аэродром и с ходу на увеличенной скорости заходим на посадку. Приземлились благополучно.

Заслушав мой доклад, командир полка отменяет дальнейшие боевые вылеты. Долго ждем на старте самолет Карповича, включив посадочные прожектора, но он так и не возвратился. Очевидно, после того, как бомбардировщик обледенел, он потерял управление и разбился[54].

Для выполнения боевых задач в трудных оборонительных боях под Москвой необходимо было поддерживать у личного состава решимость победить врага и стремление к самоотверженности при выполнении боевых заданий.

Наши партсобрания, работа командиров, комиссаров и агитаторов направлялись на эти цели.