парашютом около деревни Нестеры, оказался в очень трудном положении, так как все женщины деревни, увидев у него в руках шелковый купол парашюта, приглашали его к себе на ужин.

В 20-х числах сентября наш полк перебазировался на аэродром Павловское, располагавшийся у реки Угра в двенадцати километрах севернее Юхнова. Новый аэродром был с трех сторон окружен лесом, на опушках которого мы очень хорошо замаскировали наши самолеты. Технический состав разместили в землянках вблизи от самолетов, а летный — в деревне Павловская. Вместе с нашим полком на этом аэродроме базировалось несколько самолетов Пе-2 и ТБ-3. Кроме того, здесь же располагалась готовившаяся к высадке в тыл врага группа партизан, состоявшая из молодых московских парней, бывших рабочих авиационного завода, и несколько отдельных разведчиков, мужчин и женщин, которых экипажи нашей эскадрильи по ночам сбрасывали на парашютах в тыл врага.

Одна из молодых женщин — разведчица — каждый день тренировалась в бросании кинжала в стенку сарая, вела себя очень дерзко, а когда пришло время прыгать ночью с парашютом, то она испугалась, и пришлось ей помочь оторваться от самолета.

24 сентября наш экипаж летал ночью на разведку войск противника в районе Починок, Монастырщины, Рославля с бомбардированием обнаруженных колонн. Ночь была светлая, небо ясное. Разведку мы вели с высоты восемьсот метров и снижались до трехсот метров для уточнения состава и характера обнаруженных объектов. В этом районе мы обнаружили так много танков, артиллерии, автомашин и войск, что не успевали считать.

Весь лес восточнее дороги Смоленск — Рославль был забит фашистскими танками, автомашинами и войсками. Немецкие солдаты жгли костры и почти не маскировались. По дороге Смоленск — Рославль двигалась непрерывная колонна автомашин с зажженными фарами. Даже когда мы нанесли бомбовый удар по этой колонне, фары машин погасли только в местах падения бомб.

Наши разведывательные донесения были немедленно переданы в штаб ВВС 24-й армии. Оттуда последовало указание, чтобы экипажи-разведчики не преувеличивали обстановку, и потребовали, чтобы все летавшие экипажи еще раз письменно доложили о местах и составе обнаруженных войск, танков и артиллерии противника.

Нам было совершенно непонятно, почему в штабе ВВС 24-й армии пытались уйти от реальных фактов о больших сосредоточениях войск противника перед фронтом 24-й и 43-й армий и упорно не хотели верить разведчикам.

С 25 по 28 сентября экипажи полка продолжали вести разведку и наносить удары по войскам противника, выдвигавшимся от Смоленска и станции Починок в направлении линии фронта, и особенно на Болтутино, а также наносили удары по аэродромам Шаталово и Боровское [22].

К концу сентября немецко-фашистские войска закончили подготовку к наступательной операции на Московском направлении, получившей условное наименование «Тайфун». Против войск Западного, Резервного и Брянского фронтов, как известно, действовало 74 дивизии, в том числе 14 танковых и 8 моторизованных дивизий[23]. Эти войска поддерживал 2-й воздушный флот, имевший 950 самолетов[24].

В составе ВВС трех наших фронтов (Западного, Резервного и Брянского) имелось только 373 исправных самолета[25], в том числе в ВВС нашего Резервного фронта их было 65, а в нашем полку — только семь.

Фашистские самолеты вели интенсивную разведку авиации на наших аэродромах, но безуспешно. Мы к этому времени научились хорошо маскироваться, хотя капониров для укрытия самолетов еще не строили.

Воздушной разведкой экипажи полка обнаружили переброску противником пикирующих бомбардировщиков и истребителей на аэродромы Шаталово и Боровское, и бомбардировочные удары нашей эскадрильи и полка по обнаруженным самолетам противника на этих аэродромах оказались очень чувствительными для фашистской авиации.

Усилия нашего полка в конце сентября — начале октября нацеливались на поддержку действий войск 24-й и 43-й армий.

27 и 28 сентября полк наносил удары по самолетам на аэродромах Боровское и Шаталово, по артиллерии на огневых позициях в районе Болтутино и по колоннам фашистских войск, выдвигавшимся по дорогам от Смоленска на восток и юго-восток[26].

Для удара по аэродрому Боровское наш экипаж взлетел вслед за самолетом командира полка. Ночь была светлая, и ориентироваться было легко. Когда пролетели линию фронта, над самолетом оказались причудливые полосы желто-фиолетовых перистых облаков, похожих на огромные крылья демона. Луна просвечивала их насквозь. Экипаж командира полка Суржина развесил над вражеским аэродромом осветительные бомбы. Аэродром было видно очень хорошо, но самолетов на нем мы не обнаружили. Бомбовый удар нанесли по месту предполагаемой стоянки самолетов. Два пожара и трассы снарядов зенитной артиллерии подтвердили, что наши бомбы упали туда, куда надо. Горели два фашистских истребителя.

По дорогам от Смоленска на юго-восток продолжали двигаться автомашины противника. Сначала мы пытались их считать, но потом сбились и зафиксировали только длину и состав колонн.

Зная недоверчивое отношение командования к докладам о больших скоплениях немецко-фашистских войск восточнее дороги Смоленск — Рославль, мы докладывали разведданные о противнике, добытые в полете, лаконично и сжато, только то, что видели, без всяких оценок.

Другой удар в эту же ночь наш экипаж нанес перед рассветом по артиллерии на огневых позициях в районе Болтутино. Противник противодействия не оказывал. Перед утром костры в районах сосредоточения немецких войск погасли. Линия фронта выглядела безжизненной. Ни огонька, ни вспышки выстрела, ни взрыва. Легкая дымка, ползущая от Десны, окутала наш берег и берег, занятый противником. Когда возвращались на аэродром, в воздухе на высоте уже начало светать, а на земле еще лежала ночь, и очертания лесов, деревушек и дорог тонули в сизой дымке. Перед восходом солнца небо на востоке стало лимонно-желтым, а на западе темно-голубым. Приземлились на аэродроме, когда стало почти светло.

Командир нашего полка майор Суржин был смелым и решительным летчиком, повседневно показывающим пример, как надо действовать в бою. Но жил он замкнуто и среди офицеров полка друзей не заводил. На гимнастерке Суржии носил орден Красного Знамени, полученный за участие в войне в Испании, но о своих боевых действиях в Испании вспоминать и говорить не любил.

Утром после завтрака, когда Суржин был в хорошем настроении, я спросил его, почему он не расскажет летному составу о своем опыте боевых действий в Испании.

— Испания! Она у меня в печенке, — с горечью ответил Суржин.

— Но все-таки испанский боевой опыт нам надо в какой-то мере использовать, — пытался робко возразить я.

— Опыт, опыт! Когда возвратились из Испании, мне в ВВС тоже предложили написать об этом опыте. Я откровенно написал, что наш бомбардировщик СБ имеет недостаточную скорость, его пулеметы ШКАС имеют маловатый калибр и в бою часто отказывают, на бензобаках самолета нет противопожарных устройств, и поэтому СБ часто горели от одного попадания пули. Да и точность бомбометания была недостаточная, потому что бомбить с пикирования самолет не позволял. И за эти соображения меня же обвинили в том, что я умаляю достоинства и боевые возможности советской боевой техники и сею у летного состава неуверенность в способность победить врага на наших самолетах. Что касается боевого опыта, то в Испании, если зазеваться, наши самолеты сбивали франкистские истребители почти так же, как над Ельней[27]. Так что, Осипов, ты меня лучше не спрашивай.

28 сентября командир полка поставил всем экипажам задачу быть готовыми нанести удары по артиллерии на огневых позициях и резервам противника перед фронтом 24-й армии на направлении Болтутино. Конфиденциально Суржин сообщил, что 24-я армия готовится к наступлению в начале