дед бедовый!

Оба помолчали.

– Ты мне вот что скажи, – неожиданно обратился к Ваську Генка, – был ты на Красной площади в праздник?

Васёк стал с жаром, рассказывать, как в праздник проходит по Красной площади демонстрация и как он однажды прошёл близко-близко от трибуны.

Это была мечта. На демонстрации в Москве Трубачёвы были только один раз и шли в колонне железнодорожников довольно далеко от трибуны. Но Васёк, увлёкшись, повторял:

– Совсем-совсем близко, ну прямо вот так…

Он протягивал руку, касаясь Генкиной рубашки, А Генка жадно и завистливо слушал его, кивая головой и радостно вскидывая бровями.

– Ну, слухай… А трибуна? То ж высоко, мабуть? – неожиданно спросил он, что-то соображая.

– Ну да! Это, конечно, высоко всё-таки… – покраснел Васёк. – Я так, к примеру, ведь рассказываю… Мы же не одни были… Там народу тьма-тьмущая. Все хотят поближе пройти!

– Это верно… Каждому хочется… Из всех республик идут и едут… Только я ещё и одного разу не ездил! – с огорчением сказал Генка.

– Поедешь ещё, – утешил его Васёк.

– Это верно, что поеду, – вздохнул» Генка, снимая с жеребца уздечку и разглаживая на его лбу чёлку. – Сяду на Гнедка и геть!

Он засмеялся н, пригнув морду коня, прижался к ней щекой. Жеребец тихонько заржал, чёрными губами пощекотал Генкину шею и шумно вздохнул ему в ухо.

Васёк протянул руку и погладил Гнедого.

– Ох ты хороший! Глазищи-то какие! – с восторгом сказал он и, нагнувшись, сорвал пучок свежей травы. – На, ешь!

Жеребец, лениво выбирая, понюхал траву.

– Баловной! – сказал Генка с гордостью. – Ишь, перебирает! – Он легонько шлёпнул жеребца по спине: – Ну, скачи в луговину!

Конь понятливо тряхнул гривой и, обмахиваясь хвостом, пошёл прочь.

Генка сел на траву, обхватил руками коленки и, покусывая травинку, о чём-то задумался. Васёк опустился рядом и, опираясь на локоть, смотрел вслед коню.

Гнедой шёл, раздвигая высокую, густую траву, иногда останавливаясь и поворачивая назад свою умную, красивую голову.

В зелёных берегах плескалась река. Над головами мальчиков с шумом и писком пролетали птицы.

Васёк опрокинулся на спину и глядел, как по небу плывут и плывут куда-то пушистые белые облака.

– Ты вот чего… Слухай! Возьми меня в Москву, а? – тихонько тронул его за плечо Генка.

Васёк растерянно пригладил свой чуб и сел. Глаза у Генки заблестели, он облизнул языком сухие, тёмные губы.

– Чуешь? У меня одна думка есть. Хочется мне до Москвы дойти и всему поучиться там. Я бы всю мичуринскую науку перенял… Земля меня любит, и рука у меня на работу лёгкая. – Генка вскочил, вытащил из-за пояса аккуратно обёрнутую газетой книжку, послюнил палец и торопливо стал листать страницы. – Вот, смотри, что люди делают. Дывись! Это что, по-твоему?.. Слива? Нет, хлопче, то вишня! А черёмуху розовую пробовал? Нет?

– Чёрную ел… – припомнил Васёк.

– Чёрную? Ту, что рот вяжет… верно? А то розовая, гибридная. – Генка провёл пальцем по строчке: – Читай! «Даёт… замечательно красивые розовые сладкие ягоды… годные для варений… и конди… тёр… ских».

– Кондитерских изделий, – подсказал Васёк.

– Кондитерских-то нехай. То хто як хоче… Тут самое главное что? А то, что человек до такого дела додумался! Вот где работа так работа! – Он любовно погладил книжку, заткнул её за пояс и торжествующе сказал: – Вот туда меня и пошлют учиться!.. – Генка вдруг понизил голос: – Только тут одна загвоздка есть. Я кончил четыре класса в этом году, понял?

– А нужно семилетку, понял? Иначе меня не примут.

Васёк покачал головой:

– Верно, без семилетки у нас никуда не назначают. Ни одного человека теперь нет, чтобы школу не кончил!

Генка хлопнул по траве рукой и отвернулся. Васёк придвинулся к нему и обнял его за плечи:

– А ты чего же так спешишь? Учись!

– Эге! Здорово, кума! Стара песня! – сердито усмехнулся Генка, стряхивая с плеча руку Васька. – Ты что думаешь, это ты первый мне сказал? Эге! Уж до тебя и Марина Ивановна то самое говорила и дядя Степан: учись, да и всё! Я же с тобой, как с человеком, говорю! Мне практика нужна. Я арифметику и так пойму. Я способный, как чёрт! И упрямство у меня такое, что никто меня переупрямить не может. Что задумал, то сделаю! А другой раз и сам своему упрямству не рад. – Генка вдруг что-то вспомнил и нахмурился. – В эту зиму захотел я на лыжах научиться. А у нас мало кто ходит, больше на коньках бегаем. Ну, раз так мне в голову пришло, я съездил в район, достал себе лыжи и двинул с ними на речку. Ан, смотрю, не так-то просто научиться! То одна лыжа на другую наедет, то обе в сугроб врежутся. Нет, думаю себе, не пойдёт так моё дело! Встал утром, взял кусок хлеба с салом, лыжи под мышку, да и в поле! А с поля – в лес! Заночевал на хуторе – и опять за своё. Два дня домой не заявлялся! Ходил, ходил… То мокрый стану, то обмёрзну весь, а всё хожу… – Генка ударил кулаком по коленке. – Аж пока не выучился!

– Два дня? Ого! А дома-то не искали тебя?

– Как – не искали! Целая история была! – Генка легонько свистнул. – Марина Ивановна всех ребят подняла. Сама ходила меня искать, дядя Степан на Гнедом ездил по лесу. Один дед дома сидел. Дед хитрый! Он мою натуру знает. Зато когда я пришёл, вызвали нас с дедом и говорят ему: «Стыдно тебе, дед, что хлопец у тебя такой самовольный растёт! Мы его, как сироту, жалели, а он всех на ноги поднял да школу два дня пропустил…» Чуть не заплакал мой дед!

– Ну, а ты что?

– А я что? Я знал, зачем ходил… – Генка выплюнул изо рта травинку и засмеялся. Смех у него был чистый, звонкий, заливчатый.

– Ну тебя! – невольно улыбнулся Васёк, не видя ничего смешного во всей этой истории.

– Нет, ты слухай… Вот пришли мы с дедом до дому, он мне и говорит: «Ты упрямый, но я тоже упрямый. Я, каже, в бога не верую, но який-нибудь чёрт обязательно есть. Вот он в тебе и сидит!» Дывлюсь: взял мой дед верёвку, накрутил её на руку да подступает ко мне…

– Ну?

– Ну що… Вдарил меня один раз, а у самого руки трясутся, аж жалко мне его стало. На що, кажу, диду, вы себя перетомляете, вы ж, кажу, старый. Мне-то ничего, а с вас может и дух вон!»

Васёк встал:

– Да ты что же, издеваешься тут над всеми, что ли?

– Ни, я не издеваюсь! Я ничуть не издеваюсь! – запротестовал Генка.

– Да с тебя бы за это надо галстук снять! – твёрдо сказал Васёк.

– Галстук снять? – Генка перестал смеяться, пристально поглядел в глаза Трубачёву, потом скучно улыбнулся. – Догадливый ты… Может, что другое придумал бы… А галстук с меня и без тебя сняли… за мою дисциплину…

Васёк мащинально погладил на груди свой галстук.

– Надо заслужить, – сказал он, уже с сочувствием глядя на Генку.

Но Генка молча приклеивал листы подорожника к своим коричневым, блестящим от загара ногам.

– Эй, слухай! – вдруг подмигнул он Ваську и, оглянувшись, зашептал: – Что-то один ваш хлопчик с какой-то жестянкой лазит и срисовывает всё?

– Срисовывает? Малютин, верно. Какой он из себя?

– Да такой какой-то… – Генка вытянул шею, широко раскрыл глаза, устремил их вдаль и стал что-то быстро-быстро рисовать пальцем на ладони.