коридору, открывал классы, стирал пыль со столов и парт. Потом присаживался на ступеньку маленькой школьной сцены и, подняв вверх голову, слушал, как гудят под потолком осенние мухи.

Под вечер он разбирал пачки писем, полученных на адрес школы. Вытирая со лба обильный пот, старик часами просиживал за своим столом. Иногда, опершись головой на руку, он незаметно для себя задрёмывал. Во сне слышался ему заливчатый школьный звонок, задорные голоса школьников, дружный топот по коридору…

«Во двор, во двор пожалуйте! Вам где приказано гулять? Ишь вы!» – кричал Грозный и, просыпаясь от собственного голоса, с испугом оглядывал пустую каморку.

Сейчас Грозный не спит, и не во сне, а наяву он слышит топот ног на крыльце, слышит знакомые детские голоса. Он медленно выпрямляется, протягивает руку к своей мохнатой шапке.

На крыльце хлопает дверь, осторожно стучат по коридору чьи-то каблучки, со скрипом отворяются двери.

– Эй, кто там? – кричит школьный сторож. Глаза у него блестят, в голосе появляются знакомые грозные нотки. – Кто там ходит?

Шум мгновенно стихает. Осторожно открывается дверь, в неё просовываются головы девочек, за ними выглядывает ещё несколько голов.

– Это мы…

Грозный делает два шага вперёд и останавливается.

– Иван Васильевич, миленький! Не узнали нас? Это мы, четвёртый «Б»… то есть пятый «Б»…

– Иван Васильевич, здравствуйте!

Лида и Нюра тормошат старика:

– Не узнали нас? Не узнали нас?

Мальчики со всех сторон обступают школьного сторожа:

– Здравствуйте, Иван Васильевич! Здравствуйте!..

Ключи со звоном падают из рук старика.

В каморку школьного сторожа заглядывает тусклое осеннее солнце. Ребята сидят на сундуке, на кровати, на табуретках, придвинутых к столу. Грозный не спеша надевает очки, осторожно вынимает из конверта листок почтовой бумаги, исписанный крупным почерком учителя.

– Не мне это письмо писано, да вот взял на душу грех – распечатал, – говорит Иван Васильевич.

– Читайте! Читайте! – нетерпеливо шепчут ребята.

– «Здравствуйте, дорогой Леонид Тимофеевич! Ещё так недавно расстались мы с вами, а кажется – прошли годы…»

Ребята слушают затаив дыхание, боясь пропустить хоть одно слово. Грозный медленно переворачивает страницу:

– «…Среди эвакуированных, попадавшихся нам по пути, я видел много ребят. Все они казались мне похожими на наших. На привале товарищи вспоминали свои семьи. Я слушал их тихие, душевные разговоры и думал о кучке ребят, затерявшихся где-то на украинских дорогах: думал о Мите, мысленно представлял себе Трубачёва, Севу Малютина, девочек, Мазина и Русакова, Колю Одинцова… Наутро мы шли в бой. Каждому из нас было что защищать. Я просто не узнавал вчерашних мирных людей, вспоминавших на привале своих детей и жён, – они дрались бешено и упорно, отстаивая каждую пядь своей земли…»

Грозный останавливается и поверх очков смотрит на ребят.

– Читайте! – шепчут за его плечом взволнованные голоса.

Грозный читает. В каморку медленно заползают сумерки, серые осенние тучи совсем закрывают слабый, желтеющий свет солнца. Старик придвигается ближе к окну:

– «…Прощайте пока, дорогой Леонид Тимофеевич! Обнимите нашего доброго Ивана Васильевича и, если вернутся мои ребята, передайте им, что наступит счастливый день победы и мы снова будем вместе».

Грозный складывает письмо.

– Подождите, Иван Васильевич! Дайте, лайте подпись посмотреть!

Ребята вскакивают и, наклоняясь над письмом, жадно вглядываются в подпись: «Сергей Николаевич».

Серая, глухая, безрадостная осень окутала маленький городок. Как будто никогда не было яркого солнца, зелёных деревьев, свежей травы в палисадниках. По чёрным стволам бегут дождевые капли, прибилась к мокрой земле увядшая трава… Нет солнца! Но никто не вспоминает о солнце, о зелёных деревьях, о свежей траве. Люди не обращают внимания на дожди, на ветры, на грязь и слякоть.

Тревожно в городе, тревожно вокруг города, хмуро шагают по улицам граждане, не слышно громких голосов. Все знают – полчища врагов стягиваются к Москве. Люди лихорадочно и упорно работают на оборону. Редкий человек почует дома – большую часть времени каждый проводит там, где он нужен в данный момент.

Дружной семьёй сплотился советский народ. Каждый чувствовал себя частью той великой преграды, о которую должен был сокрушиться враг. Люди трудились не покладая рук.

Севина мама работала на заводе. Мачеха Пети Русакова, Екатерина Алексеевна, ночи напролёт просиживала в редакции районной газеты, чтобы город мог рано утром получить свежие новости. Многие женщины шили и вязали тёплые вещи для бойцов.

Выйдя из больницы, мать Коли Мазина тоже стала вязать носки и варежки для армии. Коля, скучая, смотрел, как быстро двигаются спицы в худых пальцах матери. Он томился без дела. При объявлении воздушной тревоги первый выскакивал на улицу и, охотясь за зажигательными бомбами, приводил всех в изумление своей ловкостью.

Дружба Коли с Петей Русаковым иногда нарушалась ссорами. Петя во всём старался помочь матери и много времени проводил дома. Мазин скучал без товарища. Однажды, когда Петя появился на пороге его дома, он отвернулся и грубо крикнул:

– Киш! Иди отсюда, сыночек!

Петя, вспыхнув, подскочил к товарищу:

– Ты что, драки хочешь?

Мазин удивился, засучил рукава, но потом раздумал и, скучно улыбаясь, сказал:

– Мне дело нужно, а не драка!

Не один Мазин тосковал о настоящем деле – отсутствие этого дела мучило и его товарищей. Ребята не находили себе места оттого, что они стали вдруг бесполезными в такое время, когда все люди кругом без устали работают. Ещё так недавно на Украине они как могли помогали взрослым. Им хотелось бы и сейчас вместе со всеми людьми что-то делать для общей пользы. А день шёл за днём, и непривычное безделье становилось всё тяжелее.

Саша Булгаков жил у Васька. Оба они часто бывали у Севы. Туда же приходили девочки, Коля Одинцов, Мазин и Русаков. Собравшись все вместе, хмуро глядели друг на друга.

– Зачем мы приехали? – с укором спрашивал Мазин. – Какая от нас польза здесь?

– Я говорил вам: останемся, а вы все Трубачёва слушались, вот и сидите теперь! – поддерживал его Петя Русаков.

Васёк вспыхивал гневом:

– Я не распоряжался! Там старшие были!

– При чём тут Васёк? Нам сказано было уезжать – и всё. Как это мы могли остаться? – удивлялся Сева.

– Неблагодарные! Вот уж неблагодарные! – возмущённо кричала Лида.

– «Неблагодарная! – примолвил Дуб ей тут…» – пробовал шутить Петя.

Но Нюра Синицына резко обрывала его:

– Оставь!.. Я удивляюсь вам, ребята! Скоро же вы всё забыли! Да ещё на Трубачёва нападаете, а ему больше всех на Украине досталось. Думаете, легко ему было…

Ребята начинали смущённо оправдываться:

– Васёк, ты не подумай чего-нибудь, это мы так!