Понедельник, 5 ноября.
После шести вечера пошел на улицу Бак навестить малыша Д. Привез ему немецкую игрушку — сборную немецкую пекарню и маленьких пластмассовых человечков. Он выказал гораздо больше радости, чем год назад. Его ухо уже зажило.
Когда мы начали собирать эту лавочку на полу его детской, он неожиданно сказал:
— Нет, вот мы, дети, когда говорим — это значит, нам больше не во что играть.
Я признал, что это верно, хотя и отчасти: когда мы, взрослые, молчим, наши игрушки — карты, талисманы и прочие ложные «потешки» выпадают у нас из рук.
Вторник, 6 ноября. Позвонил Йерр. Его отца госпитализировали.
— Странно, когда я был у него в конце октября… — начал я.
Но он меня прервал и сказал, что едет в Севр. Потому что Ксавье Йерр совсем
Среда, 7 ноября. Не спал ночью. Раскладывал бумаги, читал.
Вспомнил слова княгини Невшательской, сказанные ею о принце Наваррском наутро после свадебной ночи: «… он только что писал. Я угадала это по его рукам»[125].
Я знаю не много вещей, столь непреложных, как письменные занятия, — они тотчас обнаруживают себя. Тайна, которую люди непишущие способны мгновенно разгадать и облить презрением.
Четверг, 8 ноября. Побывал на Нельской улице. Дверь открыла Глэдис: Йерра дома не было. Он еще в Севре. Нет, она не знает, стало ли лучше его отцу.
Я зашел на минутку, чтобы поцеловать малышку Анриетту.
Суббота, 10 ноября. Мы с В. уехали в Бретань.
11 ноября.
Я прогулялся невдалеке от моря, в скучной сельской местности. Когда идешь пешком, внезапно встречаешься с
Он жестоко исхлестал мое тело, раздул и скомкал одежду и волосы; я вдруг отчего-то почувствовал радость и в то же время жгучее желание заплакать, которое неотделимо от нее.
Понедельник, 12 ноября.
Зашел Йерр. Вид у него был потрясенный. Нет-нет, с Глэдис, Анриеттой и остальными все в порядке.
Он сел.
И рассказал, что вернулся от отца. Почтенный возраст, волнения, связанные с госпитализацией, нечто вроде аутизма, проявившегося в последнее время, бурно развивающаяся амнезия (взволнованный Йерр уже и не замечал, что употребляет
Он сказал, что теперь гораздо лучше понимает А.
Среда, 14 ноября. Зашел на улицу Бак. Малыш Д. был у друзей, Э. — в своей галерее. А. работал.
Мы всего лишь добыча смерти. И я, как смерть, способен убивать время! — сказал он. — Это счастье!
Я оставил его.
Четверг, 15 ноября. Зашел к Йерру. В следующие выходные он собирался увезти Глэдис и Анриетту в деревню. А в пятницу вечером хотел навестить в Севре отца. Смогу ли я приехать туда в воскресенье? Тогда он вернется в Севр днем в понедельник.
Вечером мне позвонила Э. Не приду ли я к ним в субботу на ужин?
Пятница, 16 ноября. Звонил Отто фон Б.
Суббота, 17 ноября. Принес маленькую, но пышную белую бегонию по случаю праздника святой Елизаветы.
— Как это мило! — сказала Э., принимая от меня цветы.
— На языке цветов это означает
— Нет,
Марта тоже была здесь. Я обнял ее. Она выглядела совсем старухой. Почти не принимала участия в разговоре.
Э. тоже была молчаливой — и очень красивой.
Зато А. говорил за всех. О своей работе. Вспоминал прошедший год с радостью, показавшейся мне мало соответствующей реальной ситуации.
— Я выгреб помойную яму, — сказал он. — Мной завладела сила, с которой я не умел справиться. Которую ни одна страсть не могла использовать до конца. Или, вернее, применения которой не знала ни одна страсть. И в самом деле, — продолжал он, — можете ли вы назвать задачу, которая помогает заполнить пустоту? Применить к чему-нибудь это излишество, живущее в нас, эту столь противоречивую, сумбурную идею чрезмерной пустоты в нас? Это переполнение, вздутие небытия? Как растратить это ничто в ожидании, которое одна лишь смерть способна поглотить?.. Ну вот, теперь-то я знаю, что это — любовь к пустоте!
— Дружба, — сказал я.
— Или музыка, — ответил он. И добавил: — Две вещи, если вдуматься, очень близкие… и принадлежащие к самым общественным видам искусства.
После ужина он попытался — как все мы несколько месяцев назад — утешить Марту. Истолковывать — значит видеть сквозь нечто образующее препятствие.
— Поль уехал, — сказал он, — но, как бы ужасна ни была его жизнь, разум не может наверстать это
И он повторил старые аргументы, которые некогда «напели ему в уши» Рекруа, Бож и Йерр:
— То, с чем мы сталкиваемся, не происходит на пустом месте… Насилие, неисправимый характер того, что есть… Все это служит предлогом для жизни, все служит предлогом для отчаяния и даже — почему бы и нет? — вызывает тягу к безднам и опасностям: нам трудно оценить истинную суть явлений.
По его словам, случайность абсолютно
Марта захотела сыграть ми-минорную сонату Форе.
