— Где? — удивился Сережка.
— Они на Горелом ручье живут. Совсем недалеко от леса, где ты подосиновики собирал. Бобры там домики себе понастроили и плотины сделали. А еще там журавли живут.
Сережка совсем опешил. Оказывается, они и про лес с подосиновиками знают!..
— Откуда ты про лес знаешь, про грибы?
— Мы, когда журавлей ходили смотреть, тебя там видели, а ты нас не видел. А Галина Федоровна сказала, чтобы мы твоих грибов не рвали. «Придет время, — сказала, — он сам нас сюда пригласит, и тогда мы все вместе будем собирать грибы…»
— Она так сказала?
Сережке стало обидно и стыдно.
В ту самую зиму…
Замечательная это была пора — восьмая в Петькиной жизни осень. Еще в августе село на землю много паутины. И деревенские старики подметили: «Большие тенета — к осени погожей». Было сухо, солнечно, вечера стояли теплые, с яблочно-медовым запахом.
Но не потому, что погода была — лучше и не надо, а потому, что Петька в сентябре впервые в школу пошел, необычайной и замечательной казалась ему эта осень. Радости сколько! Мать справила ему новые штаны. Не сшила сама, а купила в магазине, как взрослому. Дед подарил портфель — черный, с замком. В школе учительница дала букварь, три тетрадки, два карандаша. А цветные карандаши — коробку целую, а в коробке их шесть! — сам Петька в сельмаге купил.
В школу Петька ходит утром. Теперь допоздна разве только в воскресенье поспишь. Будят рано. Но к этому он уже привык. Бывает, и сам просыпается.
Вот и сегодня: никто не будил — сам проснулся. Однако решил еще недолго полежать. Глаза закрыл, будто спит. Мать на кухне стучит ухватом и чугунками — готовит завтрак. Молодая она, брови черные, щеки румяные, глаза голубые с серыми искринками. И нисколечко не строгая. Чего только он, Петька, ни натворит — все ему с рук сходит. Она самая-самая хорошая. И Петьку очень любит. Крепко-прекрепко.
Стукнула дверь, заскрипели половицы — пришел дед. Сел за стол — матери ни слова. Уставился за окно. Лицо у него темное, изморщиненное. Помолчал несколько минут, откашлялся, наконец сказал:
— Петьку будить надо.
— Успеется. Пусть еще немножко поспит.
Мама — дна всегда такая. Она всегда за то, чтобы Петька еще хоть чуток поспал.
А дед ворчит:
— Балуешь огольца.
— Жалко. Маленький.
Дед достал из-за пазухи синенький помятый конверт и протянул его матери:
— Бери. Опять от него… И не надоест писать каждый день!
Дед отвернулся к окну — сердит!
А мама читает письмо — глаза улыбаются.
В последние дни дед ходит насупленный и мрачный, часто по-пустому ссорится с матерью. И Петька знает, почему он такой. Всему виной эти письма. Как вернулась мать из города, так и посыпались следом синие конверты. И Петька знает, от кого они. От дяди Феди. Он живет в городе и работает на хорошей работе.
— О чем пишет-то? — спрашивает, наконец, дед.
— Да все о том же.
— Ну, а как ты?
— Что же мне, век одной вековать? Мне стыдиться нечего… Мне двадцать пять навсего. Может, и выйду за него замуж. Посмотрим…
Мягкая от пыли, притрушенная нападавшим с возов сеном дорога. У дороги, на самом конце деревни, школа — кирпичная, в два этажа. Петька идет не торопясь. В руке — черный портфель. Посреди деревни останавливается. Грустно глядит на огородную межу, которая ведет к избе с заколоченной досками дверью. Там раньше жил его друг Колька. Он в третий класс ходил. Весь с ног до головы в веснушках. Три дня назад уехал он с отцом и матерью навсегда в другую деревню. Без него скучно. Сейчас бы вместе в школу пошли… Все прошлое лето не разлучались. Бывало, ни свет ни заря прибежит Колька, спросит:
— В лес айда?
— Айда!
И понесут их босые ноги по пыльным проселкам, по суходольным лугам и лесным лощинкам. Хорошо было! А неделю назад пришел Колька хмурый и грустный, сказал:
— Завтра уезжаем.
У Петьки на глаза чуть слезы не навернулись. Пошли в последний раз в лес и долго-долго ходили по нему. Забрели под вечер в большую лощину, поросшую ивняком. Прислушались — птицы не поют, тихо, таинственно.
— Здесь лось живет, — сказал Колька.
— Лось?
— Большой-большой…
— Врешь?
— Правда… Очень большой. Больше коровы.
Петька туда-сюда тревожно взглянул и спросил:
— Ты его видел?
— Не… Тятька видел. Говорит, большущий!..
— Ты боишься?
— Не… Он людей не трогает. Он от них прячется.
— Боится?
— Обиделся… Мне мамка рассказывала, этот лось тутошний, еще давным-давно хотел в деревню пойти жить, к людям. Ему ведь холодно зимой-то. Хотел на конюшню проситься. Пришел в деревню, а на него собаки напустились. — Колька вздохнул. — Он подумал: это люди на него собак натравили… Обиделся. До сих пор боится, думает, собак натравят…
И представилась тогда Петьке вьюжная зима. И лось. Был он странный какой-то… Больше коровы, рога — будто смородиновые кусты, синий… Будто бродит он ночью по лесу один, озябший и голодный. И жалко было этого бесприютного лося, который пошел проситься жить к людям, а его не пустили собаки. И тогда появилась у Петьки мечта — увидеть лося.
…Грустно чернеют окна избы, где когда-то жил Колька. Петька глубоко вздохнул — плохо без друга.
И снова под ногами дорожная пыль…
Марья Петровна, учительница, похожа на Петькину маму. Она тоже молодая, красивая. Только волосы у нее не русые, а такие огненно-золотистые, каких он ни у кого, кроме как у нее, никогда не видел.
На третьей перемене она раздала каждому по большому альбому. Всем достались с розовой обложкой, а Петьке — с зеленой. И все в классе с завистью посмотрели на Петькин альбом. Но он ни с кем не стал меняться, хотя ему и предлагали в придачу резинку.
— А сейчас, ребята, пойдем в лес, — сказала Марья Петровна. — Таи мы будем рисовать, кто что захочет. Можно листья, грибы, цветы, деревья — все, что сами выберете.
Сразу за школой — пустырь, за пустырем — овраг, поросший густым кустарником. Перейдешь овраг, еще десять шагов — и в лесу. Густой он. Пахнет грибами. Под ногами мягко от мха и хвои.
