Пришлось долго и унизительно просить разрешения позвонить со служебного телефона из дежурной части. Потом она просто выскочила на улицу, остановила такси и со слезами на глазах стала умолять водителя дать ей телефон. За любые деньги!

То, что она услышала, ударило как обухом по голове. В одно мгновение весь окружающий мир перестал существовать. Была только она и этот усталый женский голос в трубке телефона.

– Ваш сын погиб.

– Как… Господи, да как же… Что случилось? Отчего он погиб?

– Я даже не знаю, как вам сказать, женщина. Соболезную, конечно, возьмите себя в руки. Я лично такого в жизни не видела. Что это была за драка, в какую переделку он попал? У него рваная рана на руке до кости, как будто мясо выдрали. И такая лужа крови на полу была, когда мы его забирали.

– Так это его в полиции так? – опешила Ирина. – Вы ведь его из Разинского отделения забирали?

– Ой, женщина, что я вам буду говорить! Я скажу, а меня потом затаскают. Выясняйте сами, друзей привлекайте. Ничего я вам больше не могу сказать. Я вам адрес морга сейчас назову, он там.

Утром Ирина приехала в морг. Никого, кто бы ей помог, она так и не нашла. Подруга с работы, одинокая некрасивая женщина Оля, – единственный человек, который проникся бедой и бросился хоть чем-то помочь. Для Ирины большой помощью было уже то, что в морг она приехала не одна. Она просто не вынесла бы этого. Девушка в белом халате и белой шапочке, которая вышла в приемную, говорила деловито и с подобающей скорбью в голосе. Чувствовалось, что это все здесь уже отработано.

– Вы не волнуйтесь, мамаша, мы его сейчас помоем, раны зашьем, синяки затрем – эта услуга будет стоить четыре тысячи двести. А вы костюм привезите, какой – на ваше усмотрение.

Все прошло, потому что все рано или поздно проходит. Она отдала деньги, в назначенное время ритуальная служба привезла тело. Лицо сына под повязкой на лбу было в самом деле каким-то… раскрашенным, как у куклы. Но Ирина практически ничего не соображала, проплакав у гроба двое суток. Со всеми хлопотами управилась Оля, она же осталась и ночевать у Ирины после похорон. Понимала, что подруге сейчас тяжело, как никогда. Так хоть тело в доме было, а теперь вообще пустота. Страшная вязкая пустота.

– Ира, – тихо позвала Ольга, подошла и присела на край кушетки возле подруги. – Тут какой-то черный пакет с морга передали. Посмотришь? Наверное, вещи Сашины.

Ирина поднялась, села, взяла пакет, невольно погладила его двумя руками. Раскрыли пакет они тут же, прямо на полу. Ольга в душе страшно ругала себя за то, что принесла его, что не посмотрела сама, что не выбросила все это в мусорный ящик. Понимала, что кощунство, что нельзя без матери, но то, что ей пришлось увидеть и пережить…

Ирина побледнела как полотно, на лице у нее выступили бисеринки пота, но она мужественно разворачивала и вынимала содержимое пакета. Брюки ее сына. Она хорошо помнила, что он ушел в этом костюме в тот злосчастный вечер. Он так шел Саше. Теперь она эти брюки держала в руках и в ужасе пыталась представить, что же с Сашей произошло такого, что эти брюки вдруг оказались такими рваными, все в крови. И пиджак тоже был рваный, как будто его специально драли на части, и тоже был весь в засохшей крови, Сашиной крови. А потом у нее затряслись губы от беззвучного рыдания. Она держала в руках его трусы.

Это были новые трусы, которые она купила к его приезду. Ведь мальчик сам никогда не будет покупать себе такие вещи, постесняется. И она покупала ему нижнее белье, подгадывая к его приезду. И всегда настаивала, чтобы он не жалел и выбрасывал старое. В тот вечер он после душа надел эти трусы. А теперь она держит их в руках, окровавленные и в надрезах… Один, второй, третий… тринадцать. Что же это такое, кто же их резал! И кровищи столько, как будто резали вместе с телом… Господи! Ирина повалилась на пол, и если бы Ольга не подхватила ее, то непременно ударилась бы головой об угол шкафа. Подруга вызвала «Скорую помощь»…

Это потом Лера Алимова пройдет через все это, оберегая школьную подругу, ее мозг от необратимых последствий. Уже после того, как пройдет эксгумация, будет рассматривать фотографии. Покрытый ранами голый труп, отдельно фотографии порванной в лохмотья одежды. Она представляла себе, как это все происходило. Штаны все порваны, значит, он их не давал снимать, и их разрывали. И трусы, на которых экспертиза определила колото-резаные удары, предположительно ножницами. И на теле раны в тех же местах. На брюках их нет – значит, над ним издевались в раздетом виде…

Это Лера пыталась до конца довести дело. Сколько она обила порогов, скольких людей подняла на ноги! Было все. Заблокированные Следственным комитетом какие-либо действия по расследованию этого дела. Десятки ходатайств о том, что нужно результаты экспертизы вещдоков передать на рассмотрение судмедэкспертизы. О том, что нужно в срочном порядке изъять видеозапись из отдела полиции. Им не отказывали, их полностью игнорировали. Больше шести месяцев Лера добивалась через суд, а суд только по истечении срока хранения видеозаписей, когда их стерли, сделал запрос.

Было и такое, что в протоколах фигурировала запись, что телесные повреждения были причинены неизвестно кем, неизвестно когда. Выяснилось, что на третий день среди вещественных доказательств появилась пачка лезвий. Это потом адвокаты раздобыли показания сотрудников магазина, что после новогодних каникул к ним пришли полицейские и потребовали, чтобы им предоставили чеки на бутылку водки и лезвия. И была попытка показать, что погибший купил водки, напился и сам себя порезал. Это просто чудо, что эксперт написал, что к нему на экспертизу поступила невскрытая пачка лезвий. Они даже не додумались, что надо вскрыть, вытащить одну или две…

Был и областной Следственный комитет, который признался в своем бессилии. И заявление у них приняли, и сразу предоставили постановление об отказе в возбуждении уголовного дела. Потом они добились-таки, чтобы уголовное дело возбудили. И опять рано было торжествовать двум мужественным женщинам, потому что его после потуг и волокиты все равно прекратили. Поменялось восемь следователей, и с каждым они умудрились поговорить неофициально, по душам. Был следователь, который признался, что ему руководство не дает работать по этому делу. Был другой, который якобы уволился, потому что у него нервный срыв. Был даже такой, который разговаривал только на улице и вдали от Управления. «Извините, у меня двое детей, у меня зарплата восемь тысяч, мне дело вести не дают».

А еще был прокурор, который прямо сказал, что будет хоть сто раз возвращать на доследование, а до суда не доведет. Как он тогда пригнулся и тихо проговорил, что милицию осудить не даст. Был и суд, куда они подавали на бездействие следствия. Самое интересное, что суд признал бездействие незаконным, но – опять ничего. Было и второе обращение в суд, и опять принятое решение признать бездействие незаконным. Когда женщины пришли знакомиться с материалами дела, они увидели, это уж опытный юрист Лера определила: ни одного листка бумаги не добавилось, ничего не изменилось. Постановление о прекращении, которое было признано незаконным, даже не соизволили отменить, чтобы вынести новое. И опять обращение в суд. Три судебных решения! И лица: наглые, трусливые, угрюмые, язвительные. Хоть бы одно, на котором бы хоть намеком, хоть мельком запечатлелось: «Что же мы наделали, кого же мы покрываем!»

Но это все будет потом, а сейчас женщина, заскорузлыми от крови трусами сына, валилась на пол в обморок, потому что человеческая психика не в состоянии такое вынести.

Капитан с перевязанной головой возник на пороге неожиданно. Антонина не успела даже отпрянуть от Антона, к которому стояла, прижимаясь боком, пока он пил за столом чай. Если честно, то она и не очень торопилась отпрянуть. Еще один камушек в женский огород.

– Вот так, значит, – хмыкнул Леонтьев. – А я, значит, голову ломаю, что это Тонька моя нос от меня воротит. А тут, значит, вон чего.

– Заговариваться ты начал, Петя, – язвительно произнесла Тоня. – Слово «значит» три раза произнес. Злишься, что ли?

– Я не злюсь, – покачал головой участковый, входя на кухню и чуть приподнимая край куртки, чтобы освободить кобуру. – Я посмотреть хочу на должничка своего. Его там полстраны ищет, а он у моей Тоньки чаи гоняет.

– А я твоя? – вспыхнула женщина. – На мне штампа нет, чтобы чьей-то считаться.

– По-моему, это ты мне должен, а не я тебе, – возразил Антон, поставив наконец чашку на стол и складывая руки перед собой. – Голова не болит?

– Голова? А ты, значит, и не волнуешься? Не боишься, что теперь я церемониться не буду, а сразу