справедливости, вы мне свою тоже отдайте.

Вердарский и глазом моргнуть не успел, как форменный его сюртук лишился одной из деталей.

— Ого! — сказал Чимша, катая по ладони захваченную латунную застежку. — Знатно блестит. Кирпичом драили? Поздравляю. Вас только за одни пуговицы должны непременно произвести в генералы! Бывают, слыхал я, статские генералы. Верно иль брешут?

Вердарский с трепетом посмотрел на ткань сюртука, откуда торчали обрывки ниток.

«Надо было слушать Грача, — подумал он тоскливо. — И чего это ради я снова в мундир вырядился?»

«С какого ж тут конца приниматься? — пробормотал Грач. — Однако, загогулина…»

Привычка разговаривать с самим собой появилась у него не так давно. Воспринял он ее без удовольствия, но как неизбежное — вроде проплешины на макушке или ломоты в суставах по сырой погоде. Возраст, что тут попишешь.

Грач немного лукавил — некоторые соображения у него все же имелись. Может, и ничего особенного. Но поразмыслить над ними стоит. Кто знает, вдруг и составится какой-никакой план.

Вот только ноги в этот день его особенно донимали. Им ведь, проклятым, не объяснишь, что дело ответственное, срочное, и как никогда надобно проявить прыткость.

Да уж, без прыткости за «кавалеристом» (сей псевдоним главного подозреваемого — придумка полковника Карвасарова) никак не угнаться. Мирон Михайлович, когда давеча инструктировал, изволил сказать на прощание: «Задачка преответственнейшая. А работать не с кем. Сам знаешь, каковы у нас нынче людишки. Так что, голубчик, на тебя вся надежда».

Вообще-то, подобная чувствительность была у Мирона Михайловича не в заводе. И Грач отлично понимал, чем она вызвана: если в срок не сыскать злодея, что подпалил «Метрополь», — тогда полковнику Карвасарову, начальнику сыскной полиции, запросто выйдет абшид.[9] А попросту говоря, вытурит директор Мирона Михайловича. Ведь оно как? Раз сам генерал Хорват изволил проявить интерес к следствию — то жди грозы в случае неудачи. Непременно потребуется жертвенный агнец. Вот на полковнике и отыграются. Не директору же департамента в отставку идти? Впрочем, и это не исключается. Но Грачу в любом случае на своем месте не усидеть — турнут, как пить дать. А если уж про ноги больные прознают… На что тогда жить, скажите на милость? Ведь так и не успел обрасти жирком, поднакопить на черный день деньжат.

Раньше-то на сыскной службе платили изрядно, хватало и на хлеб с маслом, и кое-что откладывать удавалось. А теперь… Словно с ума посходили, всё ломят и ломят. Где это видано — мясо по полтине за фунт?! Все накопления слопали бешеные харбинские цены. Нет, никак невозможно теперь на пенсию отправляться. Надобно еще послужить, и не за совесть, а именно что за страх! Но разве объяснишь это подагре, будь она трижды неладна! Так и язвит, так и кусает — вот, на пятках словно псы цепные повисли.

И Грач, махнув рукой на срочность задания, отправился-таки в «Муравей». Народу в заведении, по раннему времени, считай что и не было. Грач устроился у окна, спросил чаю.

Половой — парень с понятием — принес два чайника, а к ним еще и тазик. Для ног, значит.

В горячей воде подагра мало-помалу отпустила Грача, и чиновник для поручений вновь обрел способность к здравому рассуждению.

Так кто там у нас тот «кавалерист»? Опиеторговец? Так-так…

Мало-помалу начал выстраиваться в голове у Грача план. И, когда он откушал третий стакан, план сей был почти готов. Настолько, что исполнение его уже не терпело задержки.

Подозвав полового, Грач расплатился и устремился к лошадиной бирже. Концов нынче сделать предстояло немало — не на своих же двоих радеть, в самом-то деле? Тем более что начальство разъездными снабдило.

Если б Грач задержался в «Муравье» чуть подольше, непременно встретился бы со своим новым коллегой, Вердарским. И многие события нынешнего дня могли б повернуться совсем по-другому.

Но Грач торопился.

Пока шел, все вертел головой — не покажется ли извозчик. Оно, конечно, дороже получится, нежели с биржи экипаж нанимать, ну да ничего. Дело того стоило. Если грамотно взяться, этот «кавалерист» вполне может обеспечить чиновнику Грачу безбедную старость. Так что ж теперь скопидомничать?

И, высмотрев свободного лихача, Грач уселся в коляску и этаким фертом покатил к вокзалу.

Начальник 1-го линейного отдела жандармско-полицейского управления КВЖД подполковник Леонтий Павлович Барсуков подошел к несгораемому шкафу, отворил дверцу. В шкафу имелись три отделения, разделенных полочками. Здесь, в аккуратных картонных обложках (а надо сказать, что в служебных делах подполковник более всего ценил пунктуальность), содержалась служебная корреспонденция, отчетность, донесения и прочие важные бумаги, без которых в полицейской службе и шагу ступить невозможно.

Все разложено по порядку — как говорится, комар носа не подточит.

Наверху — документы по первой дистанции. Это от Харбина и до Хайлара. Считай, почти до самых границ бывшей империи. Расстояние колоссальное, катить суток двое, не меньше. А по военному времени — и все трое получится. Неудивительно, что бумаженций по первой дистанции собралось больше всего.

Средняя полка: тут все, что ко второй, юго-западной дистанции имеет касательство. До Чаньтуфу включительно. Тоже собралось немало бумаг. И неудивительно — почти триста верст, шутка ли.

В нижнем отделении папки тоже стояли ровно, как новобранцы на строевом плацу, но были они необъемисты, а многие и попросту тощи. Ну, что тут удивительного: это третья дистанция, юго-восточная. Харбин — Гродеково, туда и обратно — сутки пути. Дистанция накатанная, инспекционная. И служба здесь поставлена лучше, и происшествий меньше. Добрая дистанция, можно сказать — любимая.

Леонтий Павлович еще немножко полюбовался своим бумажным хозяйством, потом раздвинул нижние папки и достал темного цвета бутылку. В бутылке был коньяк. Хороший, шустовский, еще довоенных времен.

Нацедив полстаканчика, Леонтий Павлович перекрестился и коньячок наскоро проглотил. Зажмурился, покачал головой. Хотел было повторить, но тут в дверь постучали.

Барсуков крикнул:

— Заходи! — и сунул бутылку обратно.

Заглянул дежурный унтер:

— Господин Грач из сыскной.

Леонтий Павлович вздохнул. Видеть сейчас ему никого не хотелось, особенно из посторонних. Но делать нечего — по уложению, в сыскном деле жандармы подчинены полицейскому департаменту. Так что хочешь не хочешь, а придется принять.

— Скажи, пусть заходит.

Леонтий Павлович вернулся на место, сел, сцепив перед собой пальцы, и покосился на дверцу несгораемого шкафа — хорошо ли прикрыта?

Грача он сперва даже и не узнал. А когда узнал, поразился произошедшей в нем перемене.

Сильно изменился чиновник особых поручений за последнее время. Смотрелся каким-то потертым, выкрученным. Сильно устал, должно быть. Вон какие круги под глазами! И даже походка чудная — ноги осторожненько ставит, точно обжечься боится.

Но, хотя вид у Грача был и в самом деле неавантажный, глаза глядели внимательно и даже больше того — весело.

А когда он заговорил, то и вовсе перестал подполковник замечать в нем следы жизненного переутомления.

Усевшись по своему обыкновению без приглашения, Грач тут же перешел к делу. Сказал, что расследует дело о поджоге гостиницы «Метрополь». (Барсуков при этом скривился — тоже мне гостиница! Постоялый двор был, и только. Оно и хорошо, что сгорел, — клопов в городе меньше.) И сообщил вдобавок, что следствие изволил взять на контроль сам Дмитрий Леонидович Хорват. А потому военные и гражданские власти должны ему (Грачу то есть) оказывать всяческую помощь и содействие. А прежде того — власти жандармские.