кто предполагает пройти у него курс. Который, к слову, стоит немалых денег — двести пятьдесят рублей.

Тут мне стало понятно, отчего Н. обратился ко мне, — у него, очевидно, не хватало средств. А я, благодаря моей тетушке Марии Амосовне, был в его глазах лицом состоятельным, и он надеялся заинтересовать меня, рассчитывая на ответную благодарность.

Надо сказать, он не обманулся.

В монастырь мы приехали последним поездом, около девяти вечера. Стоял июнь, в самом начале. Было совершенно светло. Разместились в монастырской гостинице. Демонстрация случая началась ближе к полуночи.

В одной из трех имевшихся в лазарете палат (самой большой) сдвинули койки, так, чтобы смогли разместиться приглашенные доктора. В центре оставили забранную чистым бельем кровать.

Потом двое послушников в рясах и белых халатах поверху вкатили каталку. На ней лежало человеческое существо, столь изможденное, что поначалу я затруднился определить пол. Человек этот был укутан простыней под самый подбородок. Он тяжело дышал, и от уголка рта на белую ткань сбегала кровяная полоска.

Следом быстрым шагом вошел доктор Кулдаев. В левой руке — блокнот с заложенным между страниц карандашом. Это человек невысокого роста, плотный, весьма энергичный. Лицо типично азиатское. Говорит негромко, порой с непривычными интонациями, и речь его очень привлекательна. Рядом с ним — женщина в форме сестры милосердия, в руках у нее металлический поднос, укрытый салфеткой.

Коротко поздоровавшись, д-р Кулдаев раскрыл блокнот и сразу стал читать:

— Больная Марья Спиридонова, сорока шести лет, без образования. Проживает в селе Мурзинке, в Санкт-Петербурге на сезонных работах. Болеет, со слов, восемь дней. Начало болезни острое. Лихорадка, одышка, озноб, боль в груди, кашель с гнойной мокротой. Объективно наблюдается притупление перкуторных тонов, цианоз, тахикардия. Диагноз: инфильтративный туберкулез легких, по типу так называемой скоротечной легочной чахотки. Наследственность отягощенная: отец и мать умерли в возрасте до пятидесяти лет, по всей видимости, также от легочного туберкулеза.

Тут доктор сделал паузу, окинул нас взглядом и принялся описывать ранее проводимое лечение, в котором не было ничего необычного.

Далее он сказал:

— Мною Мария Спиридонова была осмотрена утром. Отмечено стремительно прогрессирующее ухудшение. Проводимая терапия признана неэффективной.

Тут присутствующие врачи стали переглядываться.

Доктор это определенно заметил, но продолжал обыкновенным голосом:

— Мы намереваемся применить экстренную лекарственную терапию по методу доктора Кулдаева. Ввиду безнадежного состояния больной выбраны максимально допустимые дозы.

По его знаку послушники сноровисто и удивительно быстро переложили больную с каталки на кровать. Затем один поставил возле изголовья небольшой столик.

Ассистентка Кулдаева с заметной торжественностью пристроила на этом столике свой поднос. Отдернула с него салфетку. Под нею оказался медицинский бюкс. На нем — три шприца: на один, пять и десять миллилитров. Все были заполнены белой жидкостью, по цвету напоминавшей разведенное молоко. Но содержимое в каждом имело разную прозрачность: в маленьком шприце жидкость была едва окрашена, а в большом — почти белая.

Сестра чуть поправила бюкс и взглянула на Кулдаева. Я подумал, что пока все эти приготовления имеют явственный сценический нюанс.

И в этот момент Марья Спиридонова стала умирать.

Резкий и трудный кашель. Потом — обильное кровохарканье. Лицо больной сделалось белым. Она задыхалась, и каждый вздох давался ей все труднее. Глаза стали огромны, полезли из орбит.

Потом была агония.

Мы, пятеро врачей, присутствовавших на демонстрации, оказались в рискованном положении. Получилось, что нас пригласили присутствовать на заведомой кончине. В ситуации, где мы были решительно бессильны. Это неприятно и унизительно. Да и просто бесчеловечно. Признаюсь, я тогда сильно пожалел, что приехал.

Кашель сотрясал несчастную Марию Спиридонову все сильнее. Она глядела на нас глазами, полными ужаса. В них читалось недоумение: отчего не приходим на помощь?

И в самом деле, какого черта мы все там делали?

Потом наступил конец.

Доктор Кулдаев приподнял Марии Спиридоновой веко, посветил зеркальцем в зрачок. Провел ваткой. Потом подал знак одному из послушников (тот был бледен как мел). Послушник повиновался и приподнял с больной простыню. После чего доктор Кулдаев сделал первое впрыскивание.

Он начал с большего шприца.

Надо отметить, что в действиях доктора не было и капли театральности. Он просто работал — быстро, точно и очень хладнокровно. Мне подумалось, что доктор Кулдаев нарочно ждал, когда наступит развязка, чтобы начать демонстрацию.

Я заметил, что край простыни уполз наверх и обнажил пятки злосчастной Марии Спиридоновой. Были они желто-серого цвета, совершенно плоские, зароговевшие. Передо мной был труп, коих я повидал в анатомическом театре без счету, и все медицинские ухищрения тут были бессильны. А потому мое дальнейшее пребывание в обители Святого Арефия становилось бессмысленным.

Я повернулся, дабы уходить, но все-таки не ушел. Мною в тот момент овладело обыкновенное греховное любопытство.

Между тем д-р Кулдаев закончил с первым шприцем и перешел ко второму. Не сразу, с небольшой отсрочкой. Ровно две минуты. Потом ассистентка подала второй шприц. Первое впрыскивание доктор Кулдаев делал в предплечье, теперь он ввел иглу в подвздошье. Я видел, как плавно движется в стеклянном цилиндре поршень, толкая непонятную белую жидкость.

Ассистентка приняла пустой шприц.

Мы наблюдали за происходящим в каком-то оцепенении.

Снова пауза, в три минуты. Могу сказать это точно, потому что считал про себя: «двадцать два, двадцать два». Это словосочетание, как известно, произнесенное в обыкновенном темпе, соответствует одной секунде, поэтому можно верно определять время, даже не имея под рукою часов, — обстоятельство, весьма значительное во врачебной практике.

Самое главное случилось, когда под кожу трупа ушла игла третьего шприца — на сей раз в область лобка. Поршень еще продолжал свое движение, когда из-под ягодиц тела Марии Спиридоновой потекла желтоватая лужица.

Я даже разобрал характерный звук.

То, что мы имеем дело с enuresis — непроизвольным мочеиспусканием — сумел бы определить и фельдшер. Однако это вполне вульгарное явление может наблюдаться только у живого человека! Неоспоримый факт: мертвецы не испражняются.

Пока я пытался осмыслить увиденное, произошло нечто похлеще. Мария Спиридонова издала булькающий горловой звук, а затем села на своей кровати! Она глядела прямо перед собой, очевидно не замечая окружающего. Затем начала кашлять. Однако приступ был недолгим и вскоре прошел сам собой.

Кровохарканья не было.

А потом больная вновь легла навзничь и закрыла глаза. У меня промелькнула мгновенная мысль: вот теперь-то она умерла на самом деле и окончательно. И даже успел я подумать, что увиденное было чем-то вроде магнетизирования трупа.

И только я об этом подумал, как рот недавней покойницы приоткрылся — и она захрапела. Негромко, но хорошо различимо. В общем, Мария Спиридонова, сорока шести лет, без образования, умирать пока что не собиралась.

На том демонстрация случая завершилась.

Спиридонову вновь перегрузили на каталку и увезли. А доктор Кулдаев извинился и сказал, что ему