Дохтуров огляделся. Взгляд упал на затесанные колья, и вера в спасительность догадки, посетившей ротмистра, стала стремительно таять.

Что будет?

Собираются ли комиссар со товарищи вживую разыграть чудовищный спектакль, сценарий которого столь красочно расписали? Пожалуй что да. Маниакальный блеск в глазах бывшего присяжного поверенного — это ведь не почудилось, нет. И аспидская злоба Авдотьи, в сердце которой кровь одноногого Стаценко вопиет ко мщению, — она ведь тоже не наигранная. Да и не в мщении дело. Шевелится, кусает душу неутешной вдовы самая что ни есть натуральная звериная ненависть. Право слово, в маньчжурской тайге разворачивается драма шекспировского масштаба. Что было бы любопытно, если б не носило столь личного характера.

Павел Романович вздохнул, поглядел на несчастных колодников. Теперь все они сидели молча, наедине с собой переживая судьбу. За исключением Агранцева, который, судя по всему, уже был неподвластен земным мукам. И еще жена инженера — та очнулась и теперь негромко шептала слова молитвы.

— Богородице, Дево, радуйся, благодатная Мария, Господь с тобою…

«Что с нами будет?»

— Скажите, доктор… — послышался придушенный шепот инженера.

— Да?

— Как вы думаете, они вправду нас… вот этаким образом?.. — Инженер чуть заметно кивнул в сторону кольев.

— Откуда мне знать.

Инженер судорожно вздохнул. Покосился на жену — та продолжала шептать.

— Я хотел спросить… С медицинской точки зрения, все это…

— С медицинской точки зрения кол для человеческого организма — вещь, несомненно, фатальная, — сказал Дохтуров.

— Я понимаю, — бормотал инженер, — я имел в виду другое…

— Насколько это мучительно?

Инженер кивнул.

— У меня не было подобного опыта, — ответил Павел Романович. Он покосился на инженера. Тот побледнел; пот лил ручьями по грязным щекам. Говорить ему правду было б ненужной жестокостью. — Думаю, обморок случится прежде, чем вы почувствуете настоящую боль. Или почти сразу. К тому же на этих кольях нет перекладины.

— Какой перекладины?

— Для ног. Ее специально устраивают, чтобы человек мог опереться… Ну, словом, чтобы продлить мучения. Но колья гладкие. Все произойдет быстро.

Инженер ничего не ответил. Он смотрел прямо перед собой и тяжело дышал. Уже теперь он был совсем близок к беспамятству.

— Впрочем, не исключено, что все это — фарс, — сказал Дохтуров. — Такая казнь требует навыка. Это почти искусство. Трудно представить, чтобы кто-то из здешних негодяев обучался ему специально.

Инженер снова промолчал. Теперь он смотрел куда-то в сторону. Павел Романович проследил его взгляд — и увидел хунхуза, вновь занятого ножом и бамбуком.

«Кого я хочу обмануть? Мы все прекрасно знаем, что нас ждет. Включая несчастного инженера».

А будет, как обещал комиссар.

Поутру за них примутся всерьез, со всем тщанием. Ну, может, не с рассвета — в этих местах в ранний час туманно — а ближе к полудню. Значит, времени осталось часов восемнадцать, от силы.

Мелькнула мысль — а где-то сейчас господа Ртищев и Сопов? Может, выбрались, спаслись с горящего парохода? А в самом деле! Отчего бы и нет? Мечтать так мечтать: не просто спаслись — им посчастливилось встретить разъезд железнодорожной охраны. Ведь охрана на своих паровых дрезинах регулярно проверяет пути. Значит, и помощь может поспеть! Конечно!

«Может быть, — сказал кто-то внутри холодно и насмешливо, — да только для этого купцу с генералом придется за полдня пятьдесят верст пробежать. Потому как отсюда до юго-восточной линии как раз столько и будет…»

Пустое.

Дохтуров поднял голову. Солнце катилось вниз, цепляясь за макушки сосен.

Выход… Где ж он, выход-то?

Плавать Клавдий Симеонович Сопов умел хорошо. Был с детства приучен. Можно сказать — талант. Мальчишкой реку Мологу переплывал туда и обратно на едином дыхании. А Молога — река серьезная, в ширину верных сто пятьдесят саженей. Хотя к богатому тверскому селу Максатихе, где Клавдий Симеонович появился на свет и рос до двенадцати лет, все-таки ближе Волчина. На нее и бегали друзья-приятели Клавика. (Ох уж это имечко, через него натерпелся маленький Сопов, сколько слез выплакал! Правда, когда в возраст вошел, переменил мнение. Понравилось, как звучит его имя, на языке перекатывается: Клавдий! Внушительно. Не говоря уж, что и самим римским цесарям его не зазорно было носить.) Однако Волчина — речушка малая, вздорная. Летом, бывало, и вовсе так обмелеет, что петух вброд перейдет. Молога куда милее.

…Приподняв реечную шторку, Сопов смотрел на поросшие тайгой берега маньчжурской реки. Спору нет, Сунгари в два раза Мологи будет размашистей. Но Клавдий Симеонович не сомневался, что шутя доберется до берега. Даже несмотря на свое болезненное состояние.

А вот его превосходительство…

Отставной генерал лежал на койке, закрыв глаза. Со стороны могло показаться, что он спит. Но, конечно, это было не так.

Когда прозвучал первый пушечный выстрел, Клавдий Симеонович вскочил и, морщась, первым поспешил к окну, выглянул. Топот ног и тревожное многоголосье на главной палубе уже давно унесли остатки болезненной дремы, в которой он пребывал после злокозненной трапезы в заведении мадам Дорис. А теперь сон и вообще — как рукой.

Внизу, под окном, имелась медная рукоятка с колесиком.

«Это что за бранзулетка?»

Клавдий Симеонович попробовал, повертел — и стекло поползло вниз. Теперь слышно стало гораздо лучше.

Сопов приник к окну.

Чем больше он наблюдал, тем темнее становилась туча, набежавшая на его лицо. Когда же вновь прогремело орудие и пароход содрогнулся, Клавдий Симеонович метнулся прочь от окна. Но никакой паники он не выказал. Действовал на редкость умело и хладнокровно — словно и не купец никакой вовсе, а бывалый офицер.

Натянув сапоги, подхватил саквояж доктора и самым бесцеремонным образом вскрыл замок. Не глядя запихнул внутрь остатки провизии со стола, защелкнул замочки и ухватил сак левой рукой. В этот же миг корпус «Самсона» сотряс новый снаряд. Клавдий Симеонович тряхнул генерала за плечо.

— Вставайте! Будет вам притворяться.

Безрезультатно. Сопов вгляделся — и понял, что глубоко заблуждался: генерал Ртищев действительно почивал самым сладким образом.

— Да вставайте же!

Генерал закряхтел.

— Что вы себе позволяете…

— Не знаю, как уж и доложить, ваше превосходительство. Но, похоже, наша калоша тонет.