доложишь, что я велел тебя к приставу отвести.

— Да за что ж, господин хороший?

— Сам знаешь. А я после проверю. И если что…

Вердарский переложил пистолет в левую руку, а правым кулаком погрозил лаковому.

Тот, наглец, вдруг засмеялся.

— Вы, должно быть, на службе недавно. В управление поспешаете? Ну, Мирону Михайловичу поклон от меня. А пристава я, воля ваша, беспокоить не стану. Больной человек, желудком мается. Не по-людски будет его тревожить. Да и зачем? Вы ошиблись, я обознался. Квиты-с.

Вердарский вздохнул, соображая, как лучше ответить. Однако лаковый вдруг, мазнув взглядом по лицу полицейского надзирателя, спросил:

— Уж не о пожаре ль дело расследуете?

— О пожаре… — удивленно ответил Вердарский. — А вы почему знаете?

— Мне ли не знать! Мирон Михайлович, он это любит. Как чего посложнее — так, с позволенья сказать, мордой — хрясь! Чтоб, значит, человек сам разбирался. Да-с, метод, скажу я вам. Вот помню, году в десятом… Впрочем, неважно. Не мое это дело. А вам, значит, погорелый «Метрополь» достался? Не позавидую.

— А вы сами-то кто будете? — спросил Вердарский, не слишком разобравшись в несколько путаной речи лакового.

— Егор Чимша, Мирона Михайловича старинный знакомец. — Лаковый сдернул картуз и шутовски поклонился.

И тут Вердарский догадался.

— Так вы… из наших?.. — прошептал он.

Чиновник слышал не раз, что у жандармских и полицейских чинов имеются свои секретные агенты, в миру совершенно неотличимые от обывателей. Да они и есть обыватели, только жизнь их, некоторым образом, двойная. И, вероятно, очень опасная.

Лаковый с достоинством кивнул.

Теперь Вердарский смотрел на Егора Чимшу с уважением.

— Простите. Тут явное недоразумение.

Он спрятал свой японский револьвер, пригладил ладонью волосы и глянул на часы. Оказалось, что поход через Кривоколенную похитил без малого сорок минут. Вот тебе и срезал дорогу!

— Торопитесь? — спросил лаковый, вглядываясь в лицо полицейского. — Так это не беда. Это я мигом улажу.

Он повернулся к лихачу, который все еще сидел неподалеку в свой пролетке с дутыми шинами.

— Давай-ка, Еремка, отвези барина в жандармское.

Лицо у Еремки сморщилось, точно укусил он совсем зеленое яблоко.

— Была охота! Вон, в Коммерческом скоро закончат, как раз седоки появятся. А я тут зазря надрывайся? Не согласный! Нету, значит, моего интересу!

— Будет тебе интерес, — пообещал лаковый.

Вердарский слушал этот разговор со смешанным чувством. Конечно, правильнее всего было бы сесть в пролетку и с самым независимым видом сунуть лихачу-выжиге полтора рубля (или они уже по два берут?). Однако это бы стало непростительным расточительством, позволить себе которое Вердарский не мог. Но… Все-таки было б неплохо этаким фертом подкатить к управлению на лихаче! Признаться, совсем неплохо. Поэтому, когда лаковый пообещал неуступчивому Еремке «интерес», Вердарский решил, что сейчас Егор Чимша шепнет что-то лихачу на ухо или подаст еще какой-нибудь знак, после чего дело-то и устроится.

Однако вышло иначе.

Лаковый как-то по-хитрому щелкнул пальцами, и рыбкой блеснул в воздухе серебряный целковик. Еремка его поймал, вмиг просветлел лицом и даже распахнул дверку:

— Милости просим!

Что тут скажешь? Сыщик, сгорая от стыда, молча полез в пролетку.

Когда он уселся, лаковый подошел и сказал вполголоса:

— Прежде чем с докладом пойдете, личико соблаговолите умыть. А то вон как сажей измазались. Не одобрит Мирон Михайлович. Он ведь такой: любит все по регламенту.

Путь до жандармского управления, во флигеле которого обосновалась сыскная полиция, был недолгим. Однако даже за это время возница успел изрядно надоесть своей болтовней.

— У нас работа нервная, потому как с людями, — вещал Еремка, то и дело оглядываясь на седока. — Это вон у деповских все просто: знай себе стучи по железке! А железке-то что? Ей ведь все равно, каков ты с виду и чего на душе твоей. Для железки главное, чтоб молоток был увесистым. А в нашем деле другой подход надобен. Ну, вы-то меня понимаете, барин. У вас, поди, тоже без особенного подходу — ни тпру ни ну. Верно я говорю?

«Вот приклеился, пустомеля! — подумал Вердарский с неудовольствием. — И что это каждый ванька чуть ли не по плечу меня хлопает? Значит, есть что-то во мне такое… неосновательное…»

Однако настырный Еремка смотрел, ожидая ответ, и Вердарский сказал, только чтоб отвязаться:

— По-всякому бывает. Ты смотри, куда едешь. Не то поломают твою замечательную пролетку — на ремонт никаких денег не хватит, — добавил он мстительно.

— Эх! Деньга — что голубь. Прилетит, улетит — не заметишь. Я за деньгой не гоняюсь. Мне по жизни другого надобно.

— Чего ж тебе нужно, коли не денег?

— Интересу, — быстро и охотно ответил Еремка. — Когда есть интерес, тогда жизнь веселей.

— И что, большой интерес седоков по Харбину катать?

Еремка сдвинул картуз на затылок.

— Это когда как. С вами вот, барин, прямо сказать, не очень. А с другими любопытно бывает.

Вердарский криво ухмыльнулся.

— Я-то чем не угодил?

— Не серчайте, барин, да только скушный вы человек. Оттого, что молодой и жизни не знаете, а показать это боитесь. Оно, может, пройдет с годами. Или не пройдет, — добавил кучер раздумчиво.

— Ну а другие? — спросил Вердарский, задетый словами доморощенного философа. — Другие-то чем тебе интересны? Песни, что ли, поют?

— Случается. Только не в них дело. Спеть-то я сам могу. А любопытна мне человеческая середка.

— Фу ты! Это как тебя понимать?

— Ну вот, скажем, вез я как-то барышню. Махнула мне ручкой, села. В Фудадзян, говорит. И сует деньги сразу, не глядя. Платье на ней, значит, воздушное, зонтик пузырчатый — все как положено. И шляпка с вуалью. Думаю я про себя: а куды ж ты такая раскрасавица собралась? К сватье-куме, аль к полюбовнику? Час-то свободный, муж наверняка на службе. Вот и наблюдаю. А ей и неведомо. Вот в этом-то и есть мой самый большой интерес!

— Куда ж она ехала?

— Да на Китайскую улицу. Сошла возле старой школы — может, знаете? — и дальше — пешочком. А сзади я качу потихонечку, доглядываю. Хотя уж и так догадался, куда она шла. Да только охота было проверить.

— И что же?

— А как думал, так и вышло. Стоит там за тополями фанза. В ней одна старая китайская ведьма живет. Особа известная! К ней многие дамочки тайно наведываются. Особенно те, которые из благородных.

— С какой стати?

— Да с такой: ведьма та плод вытравлять умеет.

— Гм… — смешался Вердарский. — А почему ж только из благородных? Скажем, какая-нибудь прачка или, гм, поломойка… им ведь тоже такие услуги бывают потребны? Разве нет?

— Оно конечно, — согласился возница, — да только денег у господ поболе. А ведьма та страсть как жадна. Дерет — помилуй мя Господи — три шкуры!