Кашилова жила в Санкт-Петербурге на широкую ногу и вращалась в самых что ни есть высших сферах. Была весьма дружна со столичным градоначальником. (Кстати, многие связи она сохранила и до настоящего времени.) Но, выйдя замуж, интерес к светским развлечением мало-помалу утратила. Своих детей Бог не дал, а потому все душевные силы Мария Амосовна отдала мужу.

Покойный супруг ее был врачом. Ко всему, что касалось его памяти, тетушка относилась благоговейно. Высказывания его по медицинской части вообще стали для нее истиной в последней инстанции. А наговорил он в свое время, похоже, немало. Среди прочего, в частности, утверждал, что залог успешной профессии доктора — частная практика в начале карьеры, которая даст незаменимый опыт. И эти слова оказали впоследствии на судьбу Павла Романовича сокрушающее воздействие.

Но все по порядку.

Когда подошел срок, Павел Романович надумал поступать на медицинский. Отчасти под влиянием Марии Амосовны — но более в тайной надежде, выучившись, помочь отцу, который был жив, но пребывал все в том же прискорбном состоянии.

А если совсем откровенно, то выбор профессии молодого Дохтурова определялся еще и тайным стремлением узнать, как избежать самому (не дай Бог!) подобной печальной планиды.

На факультете он понял: помочь отцу, увы, невозможно. И охладел к психиатрии. Его увлекла общая терапия, а позднее — хирургия, и в обеих дисциплинах он успевал блестяще. Но психиатрия, хотя и не ставшая специальностью, многому научила. Павел Романович открыл для себя, что психических расстройств люди опасаются даже более, нежели заразных болезней. А многие полагают (не без оснований), что эти расстройства — штука наследственная, и потому как огня бегут тех знакомцев, у кого в роду такие расстройства случались.

Вот и получается — коль скоро генеральше Глинской стало известно о печальной истории детства Павла Романовича, то она никогда не согласится на брак. И помочь тут никто не сможет, даже всесильная тетушка.

…Когда племянник окончил университет, Мария Амосовна поставила условие: три года частной практики, и чтоб непременно в Санкт-Петербурге. А потом — занимайся чем хочешь. Расходы по найму квартиры, содержанию прислуги, гардеробу и, главное, отправку рекомендательных писем Мария Амосовна брала на себя.

Знакомства тетушки впрямь обеспечили начинающему врачу некую частную практику. Что было делом нелегким, и можно даже сказать, неслыханным, учитывая его нежный возраст. Но Мария Амосовна, памятуя о словах мужа, со всей настойчивостью претворяла их в жизнь.

Последнее расходилось с планами самого Павла Романовича, но поделать тут было нечего. Ослушаться — значило оскорбить Марию Амосовну до глубины души.

Однако нет худа без добра.

Профессию свою Павел Романович знал и любил, так что спустя год у него уже была своя (пускай и небольшая) постоянная клиентура, а к середине второго он решительно отказался от тетушкиного денежного вспомоществования, так как на получаемые гонорары мог позволить себе вполне достойное существование.

Как ни терзался Павел Романович, возвращаясь от Глинских, а, поднимаясь к себе на третий этаж, все ж немного повеселел. Частных визитов сегодня уже не предвиделось, и вечер получался свободным. Он вытащил из жилетного кармана серебряные часы-луковицу, щелкнул крышкой.

Без десяти девять.

Скорее всего, квартира пуста. Фрося накануне еще предупредила, что после обеда непременно уйдет — мать с отцом из деревни наведались:

«Бежмя побегу, барин! Ужо не сердитесь!»

А Женя, должно быть, давно у себя на квартире. Во всяком случае, хочется верить.

Павел Романович пару раз нажал медную кнопку звонка — просто так, по привычке — и опустил руку в карман сюртука. Но ключ не понадобился: в глубине квартиры прозвучали шаги, мягко провернулся замок, и дверь распахнулась. Стоявшая на пороге молодая женщина в белом, с белой же косынкой на голове была бледна, глаза влажно блестели. Она молча посторонилась, давая пройти.

Человек посторонний, взглянув на нее, наверняка б не на шутку встревожился. Но причина скорбно опущенного взгляда и нервического трепета пальцев, перебиравших край накрахмаленного белого фартука, Павлу Романовичу была прекраснейшим образом известна.

Поэтому он коротко поздоровался, повесил пальто и прошел к себе.

— В столовой ужин. Еще горячий, — сказала женщина в белом, заглядывая в кабинет.

— Отлично-с. Сейчас-сейчас.

Она выразительно посмотрела и вышла, ничего не сказав.

Вообще говоря, медицинской сестре вовсе не обязательно кормить своего доктора ужином. Да и время присутствия давно закончилось. Но задержалась она не случайно — определенно воспользовалась отлучкой Фроси, совмещавшей обязанности кухарки и горничной. А это значило, что очередной разговор неизбежен.

Два года назад, начиная практику, Павел Романович быстро сообразил: без ассистента не обойтись. И вскоре в его квартире на Малой Посадской появилась Софья Игнатьевна, почтенная дама сорока восьми лет. Она была фельдшерицей и много лет проработала в земской больнице где-то под Вяткой, но недавно перебралась в столицу — вместе с сыном, которого воспитывала в одиночестве. Отпрыск ее прошлым годом поступил в Горный институт, но, по разумению Софьи Игнатьевны, к независимой жизни был еще не способен. Места фельдшера подыскать в столице не удалось, а средства требовались незамедлительно, и потому Софья Игнатьевна по протекции с охотой пошла медицинской сестрой к молодому, в ту пору никому еще не известному доктору.

Они замечательно сработались. И все было бы превосходно, если б не сын Софьи Игнатьевны, злополучный студиозус, который вместо изучения естественных наук вдруг увлекся нигилистическими идеями, возгорелся мечтой о всеобщем и скором счастье и стал посещать запрещенные кружки. Словом, затеял модную игру.

И доигрался.

Угодил он в итоге в скверную историю, подробностей которой Павел Романович не знал. Дело кончилось отчислением с курса и высылкой. Софья Игнатьевна, понятно, последовала за сыном, и Дохтуров остался без медицинской сестры.

Практика к тому времени изрядно расширилась. Один из пациентов, синодальный чиновник, порекомендовал свою племянницу — то ли двоюродную, то ли троюродную, недавно окончившую акушерские курсы. Времени выбирать у Дохтурова не было, и он согласился. Тем более что в это время у него появилась еще одна медицинская работа. Не вполне лечебная, но очень и очень важная. Исследовательская работа, и успех в ней означал бы колоссальные перемены для всего человечества.

Да-да, ни больше ни меньше.

Вот так и появилась в его жизни Евгения Адамовна Черняева. Была она рыженькой, миниатюрной и очень хорошенькой. Случилось все прошлым летом, считай более года назад. Как выяснилось, совершил тогда Павел Романович ошибку. Потому что очень скоро медицинская сестра из Евгении Адамовны превратилась в Женю, а после и вовсе в Женечку. То, что была она тремя годами постарше, только ускорило неизбежное. Все было легкомысленно и попросту глупо. Но что сделано — то сделано.

Какое-то время Павел Романович оставался вполне довольным и ни о чем не жалел, хотя, признаться, глубоких чувств не питал и ни разу не связал себя обещанием. Женечка была превосходной любовницей. Над обычаями так называемой «пристойности» смеялась и вообще вела себя так, словно ничего в жизни не боялась — за исключением разве что рыжих тараканов-прусаков, нет-нет да и портивших ей настроение неожиданным вечерним визитом. Но все изменилось, когда в жизни Дохтурова появилась Наденька Глинская.

В Евгению (когда она узнала об этом) словно бес вселился. Теперь медицинскую сестру было уже не узнать. Она подурнела, сделалась угрюмой и при каждом удобном случае норовила устроить «последний и окончательный» разговор. Поскольку Павел Романович очень скоро стал избегать подобных ситуаций, медицинская сестра взялась их организовывать самостоятельно (кстати, неожиданный приезд родителей