чтобы за это убили, а велели ему, по обычаю, собирать манатки и выметаться из города подобру-поздорову. Он и обосновался в Эвде. Промышлял все тем же: скупал краденое, давал деньги в рост тем, кому не с руки соваться в банк, приторговывал запрещенными снадобьями. Вел кое-какие темные дела с Ганжебдой – по обрывкам слухов, поставлял туда живой товар (Ксават надеялся, что это не брехня). Был все таким же скрягой и пройдохой, как в счастливую давнюю пору.

Толкнув безучастного, как живая кукла, Ника на диван, покрытый вытертым ковром с плохо различимой пасторалью, Ксават приступил к обыску, одновременно торгуясь и переругиваясь с Радухтом.

На шее у парня что-то блеснуло. Ага, вот что он спер у Аванебихов: крупный продолговатый рубин на золотой цепочке. Видно, что вещица старинная, уйму денег стоит.

Радухт, успевший надеть очки с толстыми линзами, тоже углядел кулон.

– Ну-ка, что там?

– Фамильная побрякушка господ цан Аванебихов. Этот недоносок стянул ее в театре, при огромном стечении народа, и сразу драпанул. Ежели будет суд, свидетели в зале не поместятся.

– Дюжина «лодочек».

– Сколько?

– Дюжина «лодочек», – невозмутимо повторил Радухт.

– Ты не сечешь, сколько оно стоит? – сварливо поинтересовался Ксават.

– Я-то секу. Эту безделушку в ближайшие лет десять не продать ни в одной ювелирной лавке, Аванебихи, наверное, уже разослали описание. Разве что на мелкие камешки порезать, но тогда цена упадет. Видишь, какая форма…

Ксават расстегнул и снял с Ника пояс, в котором похрустывали купюры.

– Тупака тоже надо продать, выручку напополам. Цепняков он боится, в тюрьму не хочет, поэтому поднимать бучу не станет.

– Гм… В Эвде есть три-четыре заведения, где его охотно купят.

– Не туда, – нахмурился Ксават. – В Убивальню.

– Он не похож на гладиатора. В доме госпожи Тияхонары за него дадут втрое больше. Или вдвое… Жаль, что ему физиономию так попортили, Тияхонара собьет цену.

– Я сказал, в Убивальню. Бери кулончик за дюжину.

Оно, конечно, если продать Ника в заведение госпожи Тияхонары, для парня из сопредельного мира это будет страшное унижение, шок – может, даже руки на себя наложит… А вдруг не наложит, вдруг он настолько понравится кому-нибудь из клиентов, что его оттуда выкупят, и опять получится, как с озером Нельшби, когда все пошло насмарку? Ксават хотел похоронить мерзавца наверняка.

– Ладно. Восемь «лодочек» за рубин – и отправим парня в Ганжебду.

– Мы же сошлись на дюжине! – Ксавата передернуло от негодования.

– Восемь. Продать иммигранта в бордель – это наказуемо, но не смертной казнью, а отправить в Убивальню – это приравнивается к убийству, и наказание будет как за убийство.

– А то раньше ты никого туда не пристраивал!

Ксавата подмывало вцепиться в жирную шею хапуги. Разувает, как последнего тупака.

– Я их не похищал, а вербовал, – невозмутимо уточнил Радухт, за толстыми стеклами его глаза казались огромными и мутноватыми, как у старой мудрой рыбы. – Это разные статьи. Ты уверен, что никто не пойдет его искать по кровавому следу? А то прямо сюда заявятся, только мне таких гостей не хватало.

– С этим никакой срани. Монашка, у которой он служит, сейчас далеко, а сила следа на закате завтрашнего дня пропадет. Еще девка из ихнего мира на него заглядывалась, так она ворожбе не обучена. Не, здесь нет никого, кто мог бы нагадить, никому он не нужен.

Есть такая разновидность ворожбы, позволяющая найти человека, чья кровь недавно была пролита – но с двумя ограничениями: ищущий должен испытывать чувство привязанности к объекту поисков, и успеть нужно до заката следующего дня. Чем сильнее привязанность, тем больше шансов на успех. Знай Ксават заранее, что подвернется возможность покончить с Ником, не стал бы мордовать его до крови.

Встретились-то они случайно. Поделившись с охотниками своими подозрениями относительно Шеорта цан Икавенги, Ксават забрал из номера заветную сумку с двойным дном и отправился на прогулку. Детское удовольствие того же порядка, что покупка дорогого лакомства или поход в цирк. В сумке был спрятан седой парик, накладная борода и коробочка с гримом; в придачу, ежели Ксаватову дорожную куртку вывернуть наизнанку, отстегнуть подкладку и пристегнуть другой стороной, перед вами уже не строгий чиновник, а франтоватый завсегдатай злачных мест. В таком виде можно прошвырнуться, где душа пожелает, и никто не спросит: чего это, срань собачья, командированный из столицы министерский служащий таскается по притонам? В последние годы Ксават все чаще пускался в такие авантюры, хоть и понимал, что однажды может заплатить за это непомерную цену.

Во время своей нынешней прогулки он наткнулся на Ника, заманил его в аптеку Радухта, с которым уже лет пять, как заново свел знакомство (Радухт знал его под фальшивой личиной), и теперь, торжествуя, обшаривал карманы побежденного соперника. В карманах ничего интересного не нашлось.

– Пусть будет восемь, – уступил он после ожесточенного торга. – Но в Ганжебду я сам его отвезу, вместе с твоими парнями, чтобы в Убивальню его сдали у меня на глазах.

– Твое дело хозяйское, но выручка вся моя. Ты поясок его прибрал, с тебя хватит.

Ксават только рукой махнул. Поездка в Ганжебду – это срань, дорога в один конец займет часов шесть- семь, но верить Радухту на слово нельзя. Ежели не проконтролировать, тот скажет, что Ника отдали в Убивальню, а сам потихоньку сплавит его Тияхонаре, хозяйке самого известного из эвдийских веселых домов. Хоть Ксават и попортил паршивцу физиономию, синяки и ссадины – дело преходящее, старая сука Тияхонара отвалит за такой товар недурную сумму, а он потом возьмет да и удерет оттуда… Радухт наобещает все, что угодно, и сделает по-своему. Всегда таким был и никаких понятий знать не хотел, за это его и выгнали из Хасетана.

– Давай мои восемь «лодочек» за рубин. И скажи своим, чтобы готовили машину.

– Сейчас позвоню, распоряжусь, – невозмутимо отозвался Радухт, потом покосился на Ника и заметил вполголоса: – Жалко все-таки…

Чего ему жалко, Ника или упущенной выгоды, Ксават так и не понял.

Полтора часа спустя он трясся на заднем сиденье обшарпанного, но мощного рыдвана-внедорожника. Обратно – в лучшем случае завтра к вечеру… Предупредить он никого не успел. Вилен с Элизой наверняка обрадуются и будут бездельничать, а Донат Пеларчи решит, что клиента уволок оборотень. Придется сказать им всем, что выполнял особую секретную работу, и информация эта для служебного пользования, разглашению не подлежит.

Удовольствие от поездки он получил то еще. Как говаривали в Хасетане, не мы вам должны за такую езду деньги платить, а вы нам приплачивать. Дорога дрянная, вся в кочках, рыдван передвигался вприпрыжку – ему хоть бы что, а пассажиров внутри болтало, как на море в штормовую погоду. Ладно еще, потолок салона догадались обить толстым стеганым войлоком – ежели высоко подбросит на ухабе, смягчает удар.

Лучше всех было Нику. Он находился в полубессознательном состоянии, время от времени его голова начинала доверчиво клониться Ксавату на плечо. Ревернух тогда злобно пихал его локтем в бок и отталкивал в угол. Нику было все равно.

Одурманенный мерзавец сидел слева, а в правом кармане у Ксавата лежал пистолет – это на случай, если у парней Радухта на уме какая-нибудь срань.

Два угрюмых мордоворота в прыщах и шрамах сидели впереди. Вероятно, им и раньше приходилось возить по этой дороге тупаков, завербованных Радухтом в гладиаторы.

Серп месяца плыл по чернильному небосводу справа от машины. Кусты и валуны по обочинам в его тоскливом серебряном свете еще можно было разглядеть, а остальное тонуло во тьме. Ксавата не печалило отсутствие ландшафта: не видно – и пусть, в этом окаянном краю смотреть не на что.

Побаливал свежий порез на руке. Чтобы повязка не бросалась в глаза (примета!), Ксават перед прогулкой натянул новые перчатки из тонкой черной кожи, но они оказались тесноваты.

До места добрались, когда начало светать. Тьма отхлынула, по обе стороны от дороги появились луковичные деревья с безобразно разбухшими стволами, очертаниями напоминающие луковицы. Над заболоченными далями стлался туман, и там, где он был погуще, протяжно выла какая-то неприкаянная