Раньше одни разгрузочные жилеты таскали, но Стольников старшине велел обычные солдатские вещмешки раздобыть. В них на выходы засыпали по триста патронов к автомату. Разное случается. Бывает, так зажмут, что с места не сдвинешься, подмоги нет, а стрелять-то чем-то надо. С магазинами большой груз получается. Да и не обмотаешь их бинтами, чтобы не стучали в дороге. А так перетянул резинкой мешок у основания, и болтается у тебя за спиной не издающий звуков груз на десять магазинов. Неприкосновенный запас.

До «летунов» прошлись молча, у часового остановились.

— Пройти сможете?

Не самое лучшее место для проведения учебного занятия. Очумевший боец стоит на посту, в руках АКС, первого года службы, не иначе. Он и «Стой!» кричит голосом, каким маму зовут. С перепугу такую пальбу устроить может, что в Москве командующий ВВ проснется.

Стоит Стольников в пятидесяти метрах у него на виду, курит. На часы посмотрел — пять минут прошло. И двинулся к часовому.

— Стой! Восемь!

Пароль на эту ночь — «двенадцать». Это значит, что часовой называет число от одного до двенадцати, а тот, кто в теме, разницу прокричать должен.

— Четыре.

Расслабился мальчишка.

Стольников мимо тенью проследовал, щелчком отбросил окурок. Улетел чинарик трассером в кусты, рассыпался там искрами и исчез. Прошел капитан мимо домиков летунов, на площадку ступил. А там все девять его уже дожидаются.

— Ну что, все? — спросил пилот, тоже капитан.

Ми-8 стоял на разогреве, гудел. Стольников протянул руку, пожал. Знал он этого капитана не близко, но при встречах они всегда улыбались друг другу, как старые знакомые. Хотя разве можно не улыбаться и не жать руки друг другу, если один тебя несет по воздуху туда, куда простые смертные даже заглядывать боятся, а другой знает, что в любой момент сбить могут. Ми-8 не «крокодил», резко не развернется и не уйдет. Хотя на борту тоже есть чем напугать боевиков.

Неделю летун на «губе» сидел, и кто бы мог подумать — за мастерство. Поспорил с комбатом второго оперативного батальона на три бутылки коньяку, не дагестанского, привозного из Моздока, паленого, а армянского, из Москвы, лежащего в сумке комбата в качестве подарка. Зависла «вертушка» над землей на полметра, а капитан и штурман-старлей соскочили с нее и лезгинку станцевали. А потом забрались обратно в кабину, посадили машину и собирались уже отправляться в палатку коньяк трофейный открывать, как вдруг появился командир эскадрильи и весь праздник испортил. Не нравилось полковнику, когда машины без экипажа в воздухе висели.

— Когда забирать, Саня?

Стольников, пропуская отделение, пожал плечами. Не любил он этих вопросов.

— Я скажу когда.

Дверь закрылась, «вертушка» поднялась в воздух, чуть присела и пошла на юго-восток.

Саша сидел на стальном полу и, щурясь, разглядывал лицо штурмана, усевшегося за ПК у бойницы. Впервые видел его, хотя слышал много. Пловцов его фамилия, кажется. Первая чеченская, вторая чеченская… Уже давно бы ушел штурман на пенсию, да некуда было возвращаться. После ранения во время штурма Грозного, когда «вертушка» его упала в жилом районе и он со «стечкиным» в руке пробирался к своим, бросила его жена. Потому что трудно жить с мужиком, у которого не стоит. Четыре месяца штурман в госпитале отвалялся, вышел оттуда импотентом и хотел лбом на «стечкина» лечь, но вдруг сыграло в нем упрямство.

«Тридцать три. И что, если я теперь проживу, бог даст, до семидесяти, то за тридцать семь лет ни одну не трахну?» И что-то так страшно ему от мысли этой стало, что стал он какие-то упражнения делать. Никто не видел какие, но книгами по китайской медицине штурман обложился в таком количестве, что командир авиаполка заподозрил неладное. Но вернувшийся от штурмана психолог сообщил, что все в порядке, человек просто самосовершенствуется. И закончилось это самосовершенствование двумя неделями разгула и оргий, которые поглотили штурмана в Питере во время его очередного отпуска. Бывшая жена пыталась дважды вернуться, но штурман был непреклонен.

И вот сейчас, за сорок восемь секунд до падения вертолета, штурман сидел и с безразличием смотрел на проплывающую под ним темноту, а Стольников с улыбкой на губах наблюдал за ним и желал этому человеку удачи…

Тепловые «хлопушки» рассыпались от «вертушки» в разные стороны, но было поздно. Пущенная с земли «Иглой» ракета ударила в один из двигателей силовой установки, и вертолет бросило в сторону, как подраненную птицу.

Пытаясь сообразить, сколько метров до земли, Стольников, морщась от боли в ушах, вскочил на ноги и тут же был отброшен в сторону очередным непредсказуемым маневром «вертушки». Вертолет с одним подбитым двигателем мог продолжать полет, но осколками ракеты был поврежден несущий винт. И теперь Ми-8, качаясь и теряя высоту, падал в «зеленку».

По дюралевому корпусу прошлась крупная дробь. Пробивая фюзеляж насквозь, пули боевиков превращали «вертушку» в дуршлаг. Хватаясь за плечи бойцов, Стольников, падая и поднимаясь, добрался до кабины. И капитан, и его помощник были мертвы. Кабина была залита кровью, и по прошитому насквозь стеклу сползали густые, липкие комки мозга…

До столкновения с землей оставалось метров двадцать, но «вертушка» не падала камнем, а опускалась по примеру кленового семени — кружась и заваливаясь набок.

Обернувшись и убедившись, что его видят, капитан ткнул пальцем вниз и показал кулак. Бойцы тут же зашевелились, пытаясь отыскать позу, удобную для встречи с ударом. Кричать и командовать в салоне работающего вертолета бессмысленно — Стольников сам себя не услышал бы…

«Вот тебе и „ямка“! — думал капитан, вглядываясь в кроны приближающихся деревьев. — Вот тебе и „схожу посмотрю“!..»

Вертолет с разведкой оперативной бригады особого назначения внутренних войск МВД России был только что атакован с земли переносным зенитно-ракетным комплексом. И это был не выстрел наудачу, а хорошо запланированная операция. Стольников слышал, как пули чехов бились о броню «вертушки» снизу, не причиняя вреда бойцам. Но скоро все изменится. Сразу, как только «вертушка» упадет на землю. Тогда ничто не спасет от обстрела, фюзеляж в одно мгновение превратится в братскую могилу…

Развернувшись вполоборота, капитан вскинул над плечом руку и, глядя в омытое кровью стекло, стал отсчитывать пальцами время падения: пять… четыре… три… два… один… И сжал кулак.

Удар и грохот ломаемой о деревья «вертушки» на мгновение отключили у бойцов сознание. Даже сам Стольников, видя землю, зная, в какой момент вертолет ударится о нее, был оглушен и смят.

Ми-8 упал на поросший деревьями склон. Дважды, ломая сухостой и молодую поросль, скатывался, переворачиваясь, но на третий, встретившись с крепко держащимися корнями за землю деревьями, остановился. Он загорелся в момент удара. Топливные баки разорвало о камни, керосин хлынул, и по мере того как «вертушка» катилась вниз, ее окутывало все большее и большее пламя…

Грохот стих, слышен был лишь гул ротора и скрип дюраля.

— Наружу! — прокричал Стольников и попытался открыть дверь.

Но она была замята и не открывалась. Стольников перехватил автомат и в этот момент почувствовал сильный толчок в плечо. Не сумев удержаться на ногах, он завалился на бойцов, не успев разглядеть того, кто его сбил с ног.

Штурман, сплевывая затекающую со лба на губы кровь, держал в руках снятый с креплений пулемет. Направив его в упор на дверь, он в три очереди срубил не запор, а петли. Баскаков и Жулин тут же выбили уже почти ничем не удерживаемую тяжелую створку ногами и вывалились наружу.