денежного и хлебного жалованья.

Был боярин и князь Иван Иваныч маленький, кругленький (не зря народ окрестил Пуговкой), с торчкастой сивой бородой, с маленькими белесыми бегающими глазами; говорил всегда тихо, но торопко, дряблым ломающимся голосом; когда гневался, срывался на взвизгивающий крик, и тогда быстрых слов его уже было не понять.

Вышел Иван Шуйский из Москвы с восьмидесятитысячным войском, а когда подошел к Калуге, рать его округлилась до ста. Влились в войско бежавшие из-под Кром и Орла полки воевод Юрия Трубецкого и Михаилы Нагого, Ивана Хованского и Михайлы Борятииского. Соединились с Иваном Шуйским и три московских стрелецких полка, поспешавшие было на выручку Орлу. (Стрельцы до Орла не дошли: повернули вспять, «видя в орленех шатость»).

Иван Пуговка и вовсе повеселел: куда уж теперь Болотникову! У него и рать, как доносят лазутчики, меньше наполовину, и с оружьем туго. С топорами и косами много не навоюешь. Да и в сраженьях мужичье не бывало. В первый же час битвы развалится войско Ивашки, как сноп без перевясла.

Князья Трубецкой и Нагой радость первого воеводы не разделяли, охолаживали Шуйского:

– Болотников не дурак, зря в сечу не кинется. От него любого подвоха можно ждать. Поопасись, воевода!

Шуйский же с издевкой посмеивался:

– Пуганый заяц и куста боится. Молчали бы уж, вояки. Мне от Ивашки бежать не придется. Много чести смерду.

Шуйский изготовился к бою на широком поле, близ деревни Плетневки. Битва началась поутру. Большой полк Болотникова вышел из леса и двинулся на царскую рать. Впереди, легким наметом, бежала двадцатитысячная конница под началом Матвея Аничкина и Тимофея Шарова.

Сверкали сабли, золотились на жарком литом солнце медные шеломы. Все ближе и ближе вражье войско. Аничкин, оглянувшись на скачущих конников, бешено крикнул:

– Круши бар!

– Круши! – воинственно, зычно отозвалась поволь-ница.

Врезались в конные сотни, и зло, кроваво загуляла сеча. Натиск болотниковцев был неудержим: лучшую часть своего войска кинул Иван Исаевич на полки Шуйского. Дворяне дрогнули, попятились.

– Побежали! – весело воскликнул Устим Секира. – Глянь, батько!

Болотников с трехтысячной дружиной расположился на холме; как на ладони видно поле брани. Сухо оборвал стремянного:

– Погодь радоваться.

Войско Шуйского вскоре оправилось. На помощь дворянской коннице пришел стрелецкий полк Ивана Широконоса. Сеча разгорелась с новой силой. Часа через два Иван Шуйский ввел в битву полки Правой и Левой руки. Князь Трубецкой советовал не спешить, но первый воевода отмахнулся:

– Пора!

Конница Аничкина оказалась в кольце. Стало тяжко. Но тут, улучив момент, из-за рати Шуйского высыпали казачьи сотни Мирона Нагибы с Нечайкой Бобылем. У Пуговки ноги подкосились. Мать Богородица! Еще вечор лазутчики клялись-божились: не слыхать с московской стороны бунташных отрядов. И вот, поди ж ты, выскочили. Да как прут!

Сполз с коня, потерянно забегал, засуетился. Надо бы повелевать, а из поблеклого узкогубого рта лишь: «господи» да «царица небесна!»

Воевода Трубецкой сплюнул. Это тебе не в Думе выпендриваться. Там-то уж больно прыток.

Быстрые, разящие казачьи сотни ошеломили не только Ивана Пуговку, но и все его войско. Казаки были неудержимы, будто ураган по вражьей рати пронесся. Кольцо, в которое угодила конницу Аничкина, распалось.

Иван Шуйский бестолково сновал среди воевод, пока к нему не подошел князь Иван Хованский.

– Не послать ли стрельцов?

Спросил, как бы советуясь. Пуговке напрямую не скажешь: тщеславный, злопамятный. Наградил бог воеводой!

– Стрельцов? – переспросил Шуйский и спохватился: два полка ждут не дождутся. Обретая уверенность и делая вид, что оплошки не было, вновь полез на коня. Взобрался, тяжело выдохнул, хитровато прищурился на воевод. -

Покуда одного полка хватит, – метнул глаза на вестового. – Скачи к Петру Мусоргскому. Пущай на Вора навалится.

«Стратиг! – усмехнулся Юрий Трубецкой. – Без подсказки через губу не переплюнуть».

Стрельцы давно ждали своего часа: нет ничего хуже томиться, когда идет сеча, когда все равно придется схватиться за саблю. Уж лучше скорее ринуться на врага, чем ждать да гадать: быть тебе или не быть сегодня живу.

И стрельцы ринулись – тяжело, мощно, угрозливо.

У Болотникова защемило сердце. Не в сей ли час решится судьба битвы? Страшно, воинственно врезались стрельцы. Устоит ли рать?

– Велишь выступать, батько? – нетерпеливо вопросил Секира.

Болотников не отозвался. Напряженно думал: у Шуйского в запасе Засадный полк. Пуговка выжидает, пока я не двину оставшееся войско. Но знает ли Шуйский о затаившейся рати Юшки Беззубцева? Коль знает, то мне выступать рано. Шуйского не испугаешь трехтысячной дружиной. Сторожевой полк так и останется в запасе. Но то худо. Полк надо выманить, непременно выманить!

Повернулся к стремянному:

– Скачи к Беззубцеву. Пора ему!

Мужичья рать, под началом Беззубцева, скрытно подошла к Воротынскому. Ночью была у села Спасского, что стоит на высоком приокском обрыве, на заре же перешла Угру и укрылась в лесу. Беззубцев заждался: сеча началась утром, а теперь уже полдень. Вестей от Болотникова все нет и нет. Так и подмывало выбраться из бора, но суров воеводский наказ: ждать! Ратники волнуются, руки не к мечу – к сохе привычны. Каково-то будет в битве?

Сидорка Грибан, привалившись к сосне, в какой уже раз принимался перематывать онучи.

– Чего те все не так? – глянул на беспокойные руки мужика Семейка Назарьев.

– Лаптишки пожимают, – крякнул Сидорка. – Вишь, тесноваты.

– Босиком беги, – натянуто засмеялся Семейка. – Без лаптей тя любой ворог устрашится.

Неподалеку послышался храп, да такой свирепый и богатырский, что на версту слышно.

– Да кто ж это выводит? – поднялся Сидорка.

Глянули. Добрыня Лагун! Лежал навзничь, раскинув рогулей ноги и зажав в руке недоеденную горбушку хлеба. На румяных щеках полчища комаров, но Добрыня спит усладным, непробудным сном. Ратники дружно рассмеялись.

Юшка услышал хохот, порадовался. Не так-то уж и заледенели мужики, ишь как гогочут. Пусть, пусть хоть на миг забудут о битве… Но что ж Болотников? Почему так долго не шлет посыльного? Но вот наконец примчал Усгим Секира.

– Вылезай, Юрий Данилыч!

При появлении пешей рати Иван Шуйский тотчас приказал снять из запаса последний полк.

– Погодил бы, Иван Иваныч! – раздраженно бросил князь Трубецкой.

Но Шуйский, не слушая советчика, смятенно (из леса будто тьма татарская высыпала) закричал:

– Навались, навались! Бей воров!

Видел – вышло из леса мужичье войско. С дубинами, косами, топорами.

– Бей, бей лапотников!

Но лапотники – экое диво! – ни дворян, ни стрельцов не испугались. Идут напродир, ломко. Стягивают дворян баграми с коней, разбивают топорьем головы. Тяжко дворянам! Глянь, к шатру попятились. Страшно стало Пуговке. Затравленно зыркнул на воевод, замахал руками:

– Чего стоите? Аль вам дела нет? Аль не вам воров бить? Скачите, скачите по полкам!

На душе Болотникова стало чуть полегче: ныне все полки Шуйского в сече. Теперь набираться отваги и воли. Кто злей и решимей – за тем и победа.