– Погодь, Вахоня, не суетись.. Чую, правду сказывает. Снимите с него кафтан.

Тимоха протянул Пашкову свою сермягу.

– Не обессудь, барин, другой нет. Облачись – и ступай с богом.

– Ужель отпустишь? – насупился Вахоня. – Да он на нас стрельцов наведет. За татьбу не помилуют.

– Ниче, – рассмеялся Тимоха. – Барин, чу, не обидчив, авось не выдаст. А кафтан новый наживет. Проводи его, братцы.

Двое из холопов вывели Истому из подклета. На подворье – черным-черно. Шли мимо людских, амбаров, конюшен, поварен. Было ветрено и морозно, снег поскрипывал под ногами. Истому пронизывал холод. Рваная сермяга едва прикрывала тело. Вернуть бы теплый кафтан на лисьем меху!

Неподалеку послышались голоса, замелькали огни фонарей.

– Князь с обходом!

Лихие юркнули за амбар, Пашков же вскоре очутился среди оружных людей.

– Чего ночью по двору шастаешь? – подняв фонарь и пытливо вглядываясь в Истому, строго молвил щуплый скудобородый старичок в долгополой бобровой шубе.

– А ты кто? – спросил Истома.

– Я-то-о-о? – подслеповато щурясь, протянул старичок. – Сдурел, холоп!

Ближний от старичка человек, такой же низкорослый, но более плотный и густобородый, огрел Истому посохом.

– На колени, смерд!

Пашков аж побелел от гнева.

– Ни я, ни родичи мои в холойах не бывали!

Старичок захихикал, жидкая бороденка его задергалась, из глаз потекли слезы.

– Блаженный на мой двор приблудился.

– И впрямь, юрод. Морозище, а он без шапки. Да еще выкобенивается. Нет, ты зрел такйх холопей, князь Василий?

– Не зрел, князюшка Митрий. Серди-и-тый, хе-хе. Как же кличут тебя, юрод?

Истома молвил с укором:

– Грешно вам, князья, надо мной измываться. Пред вами тульский дворянин Истома Иваныч Пашков.

Князья и послужильцы рассмеялись пуще прежнего.

– Всяких юродов видал, но чтоб себя дворянином возомнил, таких не встречал, – тоненько заливался князь Василий.

– Глянь, братец, он не токмо шапку, но и крест потерял. А без креста на Руси не живут. Глянь же, князюшка.

Истому наконец-то осенило. К князьям Шуйским угодил! К братовьям Дмитрию и Василию. Так вот они каковы!

– Стыдитесь, Шуйские! Крест лихие сорвали. Буде глумиться. Вольны вы над холопами своими, я ж вам не кабальный. Стыдитесь!

Князь Василий огрел Истому посохом.

– Шуйских корить?!.. Эгей, челядинцы, тащите малоумка в яму! Батожья не жалейте!

– А зачем в яму, братец? Седни же Крещенье, а юрод без креста, что ордынец поганый. Не лучше ли обратить в веру Христову? – посмеиваясь, молвил князь Дмитрий.

– В проруби выкупать?

– В проруби, братец.

Князь Василий согласно мотнул головой.

– Волоките в Иордань.

Послужильцы насели было на Пашкова, но тот, рослый, широкогрудый, дворовых растолкал, огневанно рванулся к Шуйским. Но дворовые вновь насели, связали кушаком руки и потащили к заснеженному пруду с черной дымящейся прорубью. Содрали сермягу, сапоги и, под гогот князей, трижды окунули в воду.

– С очищением тебя, Истома сын Иванов, – дурашливо кланяясь, произнес Дмитрий Шуйский.

– Авось поумнеет в христовой вере, – молвил князь Василий.

Перед ним вдруг оказался один из челядинцев.

Не прогневайся, батюшка князь. Дозволь слово молвить.

– Чего тебе, Еремка?

– Оно, вишь ли, батюшка князь… Не тово, батюшка. Не гневись. Оно, вишь ли, не совсем ладно.

– Эх, замолол. Да чего не ладно-то, дурень?

. – Не юрода выкупали… Признал я. То воистину Истома Иваныч Пашков, барин мой бывший, – повернулся к Истоме. – Чать, помнишь меня, батюшка?

Пашков придвинулся к холопу, вгляделся, криво усмехнулся.

– Так вот ты к кому сошел Еремка Бобок.

Князь Василий, перестал хихикать, кашлянул в кулак

– Шубу дворянину!

Накрыли шубой, привели в хоромы, подали вина. Князь Василий деланно повинился:

– Уж ты прости, батюшка. Бес попутал… Как же ты на подворье моем очутился? Уж не злой ли умысел держал, а?

– Довольно глумиться, князь, – зло отвечал Истома. – Дворовые твои схватили. Вот уж не ведал, что холопы Шуйского разбоем промышляют.

– Мои холопи? Чудишь, батюшка. За моими холопя-ми лихоимства не примечал. Смиренные, младенца не тронут. Да вот и братец о том молвит.

– Доподлинно, – кивнул князь Дмитрий. – Благочестивей наших холопей на Москве не сыщешь. Да кто ж оные выискались?

Глаза князей смеялись. Братья продолжали потеху. Да и как не потешиться в крещенский вечерок? Утром с царем к Москве-реке на Иордань ходили, после в хоромах с шутами трапезовали, а тут худородного дворянишку господь послал.

– Кто ж оные? – вторил брату князь Василий. – Ай-я-яй, как негоже. От нехристи! Тульского дворянина сволокли, кафтан и крест сняли, хе-хе…

– Буде! – крикнул Истома. – Никогда не прощу сего глума. К царю пойду!

Пашков сапогом толкнул дверь и вышел в сени…

– Слышь, Истома Иваныч? – вывел Пашкова из раздумья казачий атаман Григорий Солома. – К донцам мужики прибежали. Помощи просят.

– Что стряслось, Григорий Матвеич? – хмуро отозвался Пашков, все еще видя перед собой ухмыляющееся, хитренькое лицо Василия Шуйского.

– На село Камушки, что верстах в двадцати от Курска, ратные люди князя Воротынского примчали. Мужиков зорят. Дозволь моим казакам прогуляться.

Пашков ответил не сразу. Прикинул: «Курск хоть и не так близко от Ельца, но все ж сломя голову кидаться не стоит. Воевода Воротынский не такой уж простачок, чтоб одаль ратников послать. Силу чует. Окрайна же бунташ-ным огнем горит. Шуйский повелел предать Елец и Кромы, землю северскую мечу и огню. Повелеть-то повелел, да обжегся. Ни Елец, ни Кромы взять царевым воеводам не удается, которую неделю топчутся на месте… И все же царев свояк, князь Иван Воротынский, опасен. Ратные люди его аж под Курском промышляют. Что это? Ертаульный отряд или хитрый умысел? Гляди, мол, Пашков, к Ельцу не лезь. Царева рать по всей Окрайне капканы расставила.

– Много ли ратных в Камушках?

– Мужики гутарят, три десятка. Да ты не сомневайся, Истома Иваныч, казаки напродир не полезут, ордынцем научены, – разгадав мысли Пашкова, произнес донской атаман.

– Добро, Григорий Матвеич, высылай сотню. Да упреди, чтоб ехали сторожко. Пущай лазутчиков вышлют. Хорошо бы нам о войске Воротынского поболе сведать. Чую, неспроста он в Камушки ратников послал.