плохим — ни яростное раскачивание корабля, ни то, что наша охота за сокровищами пока что не увенчалась успехом. Когда ветер стихнет, «Сага» вернется и заберет нас — а о том, что будет потом, я не загадывал.
Хэл занял нас всех делом, велев обследовать разные части мастерской. Он выглядел немного усталым и уже не казался таким важным, как прежде. По мере того как помещение прогревалось, все скидывали капюшоны и перчатки и понемногу расстегивали воздушные костюмы. Мои пальцы на ногах начали оттаивать. Это было просто блаженство. Я проверял какие-то ящики, когда шипящий звук привлек моё внимание к виварию с аэрозонами. Изнутри на стекла брызгала вода, и ручейки стекали вниз, растапливая иней. Кейт тоже заметила это. Мы вместе подошли к двери, осторожно приоткрыли её и заглянули внутрь. Потолок был усеян маленькими опрыскивателями, которые теперь энергично вращались, насыщая виварий густым водяным туманом.
— Разумно, — отметила Кейт. — Каждому живому существу нужна вода. Он должен был как-то поить их в неволе.
Опрыскиватели отключились. Видимо, там был какой-то часовой механизм.
— Откуда, по-твоему, они берут воду на воле? — спросила она.
— Может, из дождевых облаков, — ответил я. — Как ты думаешь, они здесь замерзли насмерть?
Кейт помотала головой:
— Помнишь тех жуков, что я поймала? Они не были замерзшими. Аэрозоны должны вырабатывать какое-то вещество против замерзания.
— И еду они продолжали получать через вентиляционные отверстия, — добавил я.
Кейт кивнула:
— Но если опрыскиватели не работали, аэрозоны в конце концов погибли от обезвоживания.
Хорошо было снова вот так разговаривать с ней, вместе размышлять над всякими загадками, совсем как прежде. Она такая любознательная и всегда готова удивляться. Убедившись, что никто не видит, я взял её ладонь в свою и почувствовал, как её пальцы ответили на пожатие. И я вдруг подумал: дом. Это было совершенно неожиданно. Но мне кажется, что когда прощаешься со своим родным домом, то всегда ищешь другой — место, где чувствуешь себя счастливым и сильным, где тебе хорошо. Три года я называл своим домом «Аврору». Но теперь, когда я жил в Париже, моим домом был не город. Им стала Кейт.
Агрегат Грюнеля дал нам свет и тепло, но он не мог сделать воздух менее разреженным. Мы находились на «Гиперионе» уже больше восьми часов, и девятый был на исходе. Температура за бортом ещё упала, и обогреватели работали на полную мощь, чтобы поддерживать в мастерской хотя бы около нуля. Мы все были измучены.
Несколькими часами ранее Кейт попросила у Хэла разрешения сходить в мертвый зоопарк и составить опись коллекции Грюнеля. Он нехотя дал ей на это полчаса. Я пошел с ней и держал фонарик, пока она торопливо черкала в блокноте, описывая существ из застекленных витрин. От её портативной фотокамеры, как выяснилось, на сильном морозе не было никакого толку. Когда Кейт попыталась сфотографировать йети, затвор даже не открылся. Хоть она и горько сожалела, что у неё слишком мало времени, но по истечении получаса мы оба отчаянно дрожали и Кейт с трудом удерживала карандаш. Мы ретировались в относительное тепло мастерской.
Съежившись под одеялами рядом с остальными, я заметил, что и Кейт, и Надира всё чаще пользуются своими кислородными масками. Хэл не прикасался к своему запасу кислорода, и я тоже. Я боялся, что мы задохнемся раньше, чем нас спасут. Все мы теперь сухо покашливали, но Надира больше остальных…
Спать мы договорились по очереди. Я вызвался нести первую двухчасовую вахту. Кейт и Надира надели маски и уснули. Хэл тоже спал, но без кислорода, он кашлял и бормотал что-то во сне. Опрыскиватели в виварии включались каждые полчаса и смывали иней, постоянно нарастающий на стекле. Мне были хорошо видны мертвые аэрозоны, вяло плавающие в воздухе. Шторм немного поутих, но корабль всё ещё кряхтел и постанывал. Хорошо, что у нас есть свет.
Я жалел, что не захватил с собой дневник Грюнеля. Хотелось взглянуть на его рисунки летающего города. Гигантская машина угрожающе заскрипела, я бросил на неё взгляд, опасаясь, как бы она не сорвалась с креплений и не расплющила нас во сне.
Не поспеши Хэл отослать те чертежи, мы могли бы узнать, как на самом деле работает это устройство. Я поднялся и подошел к агрегату, разглядывая лампочки и приборы, прислушиваясь к беспрерывному журчанию воды в трубах. Похоже, вода циркулировала между машиной и большим резервуаром, закрепленным высоко на стене. От генератора исходило тепло, словно от бока пузатой печки.
Запах гидрия, который я почувствовал ещё раньше, теперь усилился. Вряд ли он исходил из вивария. Принюхиваясь, я обошел агрегат Грюнеля сзади. От него к выходному отверстию в борту корабля шел толстый шланг. В месте соединения замерзла вода, и резина потрескалась. Я услышал шипение выходящего газа и придвинул нос поближе. Меня обдало ароматом спелого манго. Трещинка была небольшая, и едва ли имелась серьезная угроза того, что гидрий заполнит все помещение и задушит нас. Но воздуха было и так мало, и я не хотел рисковать. Я рыскал по мастерской, пока не нашёл моток упаковочной ленты, и в три слоя обмотал ею поврежденное место. Шипение прекратилось; запах исчез.
Эта машина вырабатывает гидрий, с изумлением понял я.
Я никогда о таком не слышал. Гидрий выходит из глубоких расщелин в земле, и его очищают, прежде чем использовать в качестве подъемного газа. Грюнель каким-то образом разработал способ получать его искусственно. Невозможно даже вообразить, на что ещё способен этот его генератор.
Позже, разбудив Хэла на вахту, я рассказал ему об этом.
— Лучше бы он делал золото, — проворчал Хэл. — Ложитесь, поспите.
Я улегся. Теперь нехватка кислорода ощущалась острее, чем когда-либо. Велик был соблазн воспользоваться дыхательной маской, но я хотел сберечь кислород, на случай если он понадобится для Кейт и Надиры. Уснуть мне удалось не сразу.
Мне приснилось, что мы все спим в мастерской и нас будит кошмарный звук сирены. Он доносится из огромного гроба. Меня сковал ужас, но Кейт, и Надира, и Хэл довольно спокойны и говорят, что там, наверно, кто-то есть. Мне велят пойти выпустить беднягу. Я не хочу идти, но, хотя и не шевелю ногами, вижу, что скольжу по полу прямо к гробу. Гудки становятся всё громче и настойчивее, словно гогот огромного обезумевшего гуся. Я знаю, что увижу сейчас.
Я приподнимаю крышку, и вот оно — то самое бесформенное существо, которое я видел за дверью. Оно наполовину вмерзло в лёд и пытается заговорить, но губы и горло скованы стужей, и существо не может произнести ни слова. Я рывком выдрался из этого сна. В горле у меня ещё дрожал крик.
На меня смотрела Кейт.
— Ты так кричал, — сказала она. — Приснился кошмар?
Я кивнул, мне не хотелось пересказывать сон, который и так с пугающей четкостью запечатлелся у меня в мозгу. Я взглянул на гроб. Его крышка была закрыта. Освещение и обогреватели работали. В агрегате мигали лампочки и булькала вода.
— Ветер стих. И мы поднимаемся, — сказал я. Движения корабля никогда не были для меня секретом; я всегда могу сказать, когда он поднимается, снижается, поворачивает, пусть даже совсем незначительно.
— Я даже не заметила, — сказала Кейт.
— Совсем немножко, — ответил я, не желая пугать её. Хотел бы я знать, давно ли это происходит. С каждой сотней футов высоты воздух становится всё более разреженным. Я взглянул на Надиру, всё ещё спящую в кислородной маске. Она дышала часто и неглубоко.
— Хэл велел мне наполовину прикрутить вентиль на её баллоне, — сказала Кейт, — но у меня не хватило духу.
Я кивнул, но про себя прикинул, сколько кислорода у нас ещё осталось. Чем дольше мы находимся наверху, тем сильнее будем зависеть от кислородных баллонов. Было не очень понятно, почему у меня не кружится голова. Я стал всё делать медленнее, каждый шаг давался с трудом, но в остальном всё было в порядке. Кейт выглядела очень усталой, вокруг глаз у неё залегли тени.
— Как ты? — спросил я.
— Жалею, что не сильна в химии.
