голосом… — Иду. Со мной ничего не случится. До свидания.

Я не взглянул на них. С кресла, в котором сидела мать, долетел шорох, но ни она, ни отец не проронили ни слова.

4 — И долго? — повторил я. — У человека одно я.

Оно сформировано информацией, поступавшей в детстве, в школе, в течение жизни. Но существует предел емкости мозга. Наступает момент, когда для того, чтобы принять новую информацию, необходимо стереть что-то из уже накопленной. Что именно — мы не выбираем. Во всяком случае, сознательно не выбираем. Скажите, сколь долго можно оставаться самим собой? Пятьсот лет? Тысячу? Десять миллионов? Или я спятил, или все ваше бессмертие — фикция. Не знаю, что может быть очевидней. А может, вы позволили себе на минуткудругую сунуть голову в песок? Этакое маленькое, малюсенькое 'поживем — увидим'?

Грениан внимательно смотрел на меня. В уголках его рта таилась улыбка, но она была там всегда. В разговоре он интересовался не тем, кто говорит, а тем, что говорят. После каждой встречи с ним я чувствовал себя так, словно только что вышел из, освежающей купели. Он немного подумал, прежде чем ответить.

— Мы очень тщательно, — начал он наконец низким глухим голосом с отчетливым певучим акцентом, — готовились к постройке первого пантомата на границе Солнечной системы. Потом начались испытания. Наконец теперь, после многих лет эксплуатации, ты обнаруживаешь, что с ним творится что-то неладное, и считаешь — этим следует заняться. Ты думаешь, человек менее сложен, чем пантомат? Ты хотел бы, чтобы мы уже сегодня сделали и решили все за будущие поколения? Высветили им дорогу, а вдобавок надели на глаза шоры? В таком случае лучше было бы действительно отказаться от будущего.

— Послушайте, о каких будущих поколениях вы говорите?! — подхватил я. — Не будет никаких поколений. Будем мы — вы, Норин, Каллен, я… Положим, я не в счет. Пока еще — не в счет. Вы мостите дорогу самим себе.

— Не так уж все скверно, — возразил он. — У нас будут дети…

— Кто? — почти крикнул я. — И когда? А прежде всего — зачем? И что значит фраза 'новая популяционная политика'? Введете талоны? Если только найдется сумасшедший, который пожелает увеличивать свое семейство… до бесконечности!

Грениан опустил голову, пододвинул к себе чашечку кофе и принялся играть ложечкой.

— Мне восемьдесят девять лет, — сказал он наконец как бы про себя. — Вроде бы ничего особенного. Но, понимаешь, мне в голову иногда приходят мысли… — он отхлебнул глоток кофе и улыбнулся. — Короче говоря, во мне еще не угасло любопытство. Я еще не сделал всего, на что способен. В твоем возрасте это звучит смешно… Не прерывай, — остановил он меня движением руки. — Так получилось, что мои родители еще живы. У меня есть шансы… о которых до нас никому и не снилось. Теперь встань, прими соответствующую позу и скажи, чтобы я не кривлялся. Чтобы сидел в своем времени, как все до меня, и не высовывался, потому что не известно, чем все это кончится. Ты говорил Норину, что следовало подождать. Теперь ты спрашиваешь, что будет через тысячу или миллион лет. Если бы мы решили ждать, пришлось бы спрашивать о другом. Кому еще предстоит умереть? Мне? Хорошо. Моим детям? Допустим, тоже. Но их-то детям — уже нет. Там пройдет граница. Иди, выложи свою правду людям. Но не всем сразу. Каждому по отдельности. Мы — люди науки. Мы хотим, чтобы результатами нашего труда воспользовались все, но миновали те времена, когда мы могли идти на жертвы. Если существует на свете хотя бы один человек, которому ты можешь сказать прямо о своих намерениях, значит, плохи твои дела.

Я пожал плечами.

— А сейчас этой границы нет? — буркнул я. — Не далее как позавчера я встретил старика, который смеялся до слез только потому, что я спросил его, может ли он умереть. Просто его родители умерли раньше.

— А кто-нибудь из нас мог это предотвратить? — спросил Грениан таким тоном, словно говорил с ребенком.

— Я только пытаюсь объяснить, почему для меня ваша игра неприемлема. Я защищаюсь — не нападаю. Меня попросту шантажировали. Либо баночка в коллекции семейных генофоров, либо — ищи счастья на плантациях рениевой руды. Кстати, грибки — ваша идея?

Он рассмеялся и медленно покачал головой.

— Нет. Но я знаю, о чем ты. Согласен, на твоем месте я тоже не возликовал бы. Из чего, однако, — предупредил он, — ничего не следует.

— Для кого как, — проворчал я.

— Ты говорил о Норине, о Фине, — напомнил он.

— И напрасно, — прервал я. — Напрасно говорил. Мне не хотелось бы повторять свою ошибку.

— Прости, — он стал серьезным. — Я не собираюсь вмешиваться в твои дела. Я имел в виду ее родителей. Тебя, как ты это назвал, поразил их интерес. Но задумайся на минуту. Все мы люди и не всегда вольны в своих чувствах. Кстати, это не так плохо. Так вот, им достаточно того, что их дочь жива. Что она с ними. Но ведь это был первый в их жизни случай реанимации. Они пережили тяжелый удар, потом появилась надежда, ее сменили часы неуверенности, наконец, захлестнула радость. И вот появился обыкновенный человеческий интерес, если хочешь, любопытство. Подумай об этом. Не о той конкретной ситуации. О себе. О своем отношении ко многому. К людям. Впрочем, зачем я об этом говорю? Все. Больше не буду, — закончил он извиняющимся тоном.

Я внимательно смотрел на него. Мне вдруг показалось, будто я что-то упустил. А ведь с того момента, как каменная площадка с розовым домиком скрылась за поворотом, я вел себя так, словно каждое мое движение было заранее обдумано.

Я был спокоен. Дело не в словах. То, что я говорю, не имеет значения. Беседа с Гренианом тоже всего лишь эпизод, ведущий в никуда. Так обстоят дела. Иначе я не могу.

Я осмотрелся. Солнце перевалило. за реку, и залив горел серебром. На террассе было еще несколько человек. Столики, готовые по первому зову подать все, что угодно, выстроились вдоль невысокой стеклянной стены. Кофе быстро остывал, теряя аромат.

— Ну? — наконец заговорил Грениан. — Отведаем вкус вечности?

— Без меня, — твердо сказал я.

Он вздохнул, допил кофе и отодвинул чашку.

— Так я и думал, — сказал он. — Я тебя не убедил.

— Не ваша вина, — ответил я. — Если для вас это что-нибудь значит, я рад, что до конца дней своих смогу беседовать с вами…

— До конца дней своих, — пожал он плечами. — До конца дней…

Я встал и взглянул ему в глаза. Что-то в них блеснуло. Он резко поднял руку.

— Подожди. Сядь. Я должен тебе еще кое-что сказать. Нет, — добавил он быстро, видя, что я заколебался, — убеждать тебя я не стану. Во всяком случае, не сейчас. Но есть у меня конкретное предложение.

Я сел.

— Вчера я был в Центре. Обсуждались результаты ваших работ на Тихом. Это серьезное дело.

Надо думать. Иначе б они не вызвали Грениана. Он был одним из крупнейших биоников. Себя он называл демагогом, потому что, по его словам, 'обучал бедные мертвые мозги правде, но правде неполной'. Именно он программировал и обучал пантоматы. По-видимому, мое сообщение принято всерьез. И то хорошо.

— Короче говоря, — начал он, немного помолчав, — здесь, на Земле, мы ничего не решим. Надо лететь… Не исключено, что это просто попадание метеорита, который каким-то образом прошел незамеченным. Но в любом случае есть нечто такое, чего мы не понимаем. А понять необходимо. Известно, при каких обстоятельствах пантоматы могут стать опасными, но мы не знаем, каковы симптомы отклонения от нормы. Поэтому миссия становится достаточно деликатной как для того, кто полетит, так и для тех, кто его туда пошлет. Мы подумали о тебе. Ты подал рапорт, лучше других знаешь результаты исследований… Разумеется, последнее слово, как всегда, будет за медиками. В том случае, если ты решишься…

— Как вам известно, — сказал я хмуро, — времени у меня достаточно.

— Я думал и об этом, — признался он. — Только вот… — он замолчал и внимательно посмотрел на