— Кстати, о Фине, — неожиданно сказал Норин, когда я уже стоял в дверях. — Загляни ко мне, как только закончишь там, на Тихом. Я все-таки хотел бы…
— До свидания, — процедил я сквозь зубы и закрыл за собой дверь.
Уже шагая по коридору, я подумал, что Норин намеревался сказать что-то другое. Тем более следовало закончить беседу, пока не поздно. Я знал одно: много воды утечет, прежде чем они снова увидят меня здесь.
Я работал пять недель и ни разу не высунул носа за пределы белого купола, торчавшего, словно гигантский айсберг, из вод Тихого океана неподалеку от островов Гилберта. Главная диспетчерская Центра всемирной сети связи — так это называлось. Я не знал, спокойно ли море и льет ли дождь. Отпустил бороду. С теми несчастными, на которых пал мой выбор, перекинулся, может, десятком фраз.
На тридцать шестой день работы в три часа дня по местному времени холл опустел. Остановились катушки с магнитолентами. Замолкли реле. Я остался один и впервые за много дней услышал доносившийся снаружи шум ветра. Откинул спинку кресла почти горизонтально и на несколько секунд закрыл глаза. Потом еще раз взглянул на прозрачную панель ближайшего пульта. Там виднелась узкая полоска пленки. Значит, конец.
Одна-единственная формула. То, что, вообще говоря, было известно с самого начала. Искажения возникали на вспомогательных выходах центрального пантомата. Земные и орбитальные узлы связи, станции трансформации, системы накопления были здесь ни при чем.
Я подготовил краткий комментарий и продиктовал рапорт. Все. Теперь действительно конец.
Медленно, не торопясь, я стал одну за другой нажимать клавиши, пока не погасли экраны и огни на пультах. Потом направился к стене, источавшей слабый золотисто-зеленый свет. Там, за низкой подковой арки размещались жилые отсеки. Миновав крошечную кабину, где лежал мой ранец и где в течение этих пяти недель мне иногда доводилось спать, я прошел по коридору и открыл люк. Светило солнце. Далекий горизонт заволокли полинявшие тучи. Ветер стих, от воды тянуло теплом, парило, как в оранжерее.
По стальной спиральной галерейке я поднялся до середины купола. Потянуло в сон. Я сел, свесив ноги с края площадки и опершись локтями о поручень, и тупо вперился в горизонт.
Нет, я не напрасно проторчал здесь пять недель. Правда, в просмотренных материалах не оказалось ничего, что подтверждало бы мои сомнения относительно операции «Вечность», но и ответов на свои вопросы я тоже не нашел.
Победили сторонники генофоров. Усовершенствованная технология позволила довести размеры аппаратов до величины консервной банки. Однако и в таком виде они все еще были непомерно велики, если учесть, что в одной клетке человеческого организма содержится около миллиона генов, составленных из трех миллиардов нутаеиновых оснований. Я в который раз прочел, что набор генов имеет решающее значение при установлении свойств организма и что в них закодированы все сведения о синтезе белков, охватывающем тысячи различнейших одновременно протекающих реакций. Впрочем, размер аппаратуры практического значения не имел, поскольку было решено перейти от централизованного регионального хранения генофоров к индивидуальному, по месту жительства. Принцип процедуры остался прежним, известным мне еще до отлета на Европу. Каждый человек получал собственную копию в эмбриональном состоянии. С полной записью личности, то есть не только генетического кода, но и приобретенных свойств со всей спецификой развитого организма. Если с оригиналом препарированного, заключенного в генофор плода случалась неприятность, например он падал с сорокового этажа, взрывался на Юпитере или, наконец, умирал от старости, в дом покойного являлась техническая группа, что-то вроде былой скорой помощи, и забирала генофор. В специальном аппарате на генетическую матрицу накладывали последнюю по времени запись личности, затем все помещали в ячейку инкубатора, оттуда месяц спустя вылезал готовый человек, точь-в-точь такой, каким был до несчастного случая. Ускоренный процесс индивидуального развития протекал, разумеется, под неусыпным контролем систем стимуляторов, следящих за тем, чтобы все происходило в полном соответствии с программой. Пройдя четырнадцать скрупулезно спланированных этапов, «копия» обретала полное сознание и все то, что дает человеку чувство непрерывности существования во времени.
Здесь напрашивалось первое сомнение. Записи, естественно, необходимо систематически дополнять, если человек не хочет после несчастного случая вылезти из инкубатора в той стадии развития, в которой он находился, скажем, в одиннадцатилетнем возрасте, и попасть прямо в объятия учительницы математики.
Из протоколов следовало, что такая возможность существовала. В высказываниях нет-нет да и проскальзывало опасение, что-де могут найтись любители пропустить очередной сеанс записи личности, дабы возродиться порядком омоложенными. А ведь человек, воспроизведенный в ходе ускоренного развития, не помнил, ибо помнить не мог, что происходило с оригиналом между последней записью — с содержащимися в ней знаниями, эмоциями, опытом — и смертью. В случае если бы «омоложение» из-за неявки на очередной сеанс стало массовым, социальный урон, слагающийся из суммы «потерянных» для человечества знаний, опыта, мудрости отдельных индивидуумов, мог достигнуть тревожных размеров. С точки зрения общественных интересов могло оказаться, что игра в вечность стала бы, выражаясь языком экономистов, нерентабельной.
В отчетах о заседаниях, конференциях, в разного рода публикациях я не встретил ни одного разумного предложения относительно путей предотвращения зла. Предполагалось, что проблема найдет полное освещение в разрабатываемом кодексе, положениям которого все незамедлительно и безоговорочно подчинятся. Но тогда возникал другой вопрос, столь же, если не более, тревожный. Коли все без исключения в точно установленные сроки будут являться на пункты записи, то через некоторое время планету будут заселять одни двухсотлетние старцы. В самом деле, ведь копия будет моложе оригинала всего лишь на несколько месяцев. Жить же она будет дольше, так как начнет жизнь уже в преклонном возрасте. А ведь разум человеческий, сохраняя полную ясность в течение периода, о котором наши предки не могли даже мечтать, тоже подвластен процессам — назовем это своим именем — дряхления. Значит — грядет общество почтенных старцев?
С этим авторы проекта управились вроде бы достаточно удачно. Было принято вполне конкретное решение — установлен возрастной предел, по достижении которого дозапись личности прекращалась. Так, человек, доживший до двухсот тридцати лет, мог возродиться в лучшем случае стапятидесятилетним. Все, что он испытал позже, приходилось списать в пассив. Не думаю, чтобы кто-нибудь об этом искренне сожалел.
Совершенно неясной, как, впрочем, я и предполагал, оставалась проблема новых поколений. В каждом тексте, каждом сообщении, да что там, в каждом докладике или выступлении подчеркивалось, что проблема рождения и воспитания детей имеет первостепенное значение для будущности мира. И если операция «Вечность» приведет к перебоям в генерации новых поколений, то уже одного этого вполне достаточно, чтобы отказаться от всей затеи целиком и полностью. Действительно, зачем нужен приток свежей крови, коли отсутствуют смены поколений? Кто-то подсчитал, что при современной организации общественной жизни Земля может безболезненно прокормить новые поколения, не отказываясь при этом от уже живущих, в течение трехсот пятидесяти лет. А потом? Казалось, современники забыли, что от ответа на этот вопрос будут зависеть не судьбы их праправнуков, а их собственная судьба. Правда, между строк просматривались намеки на то, что необходимо-де по-иному подходить к планированию семьи, что человечество достигло того уровня развития, при котором инстинкты единиц уже не могут быть определяющими. Однако намеки были столь робкими и завуалированными, что их следовало понимать скорее как проявление беспокойства, нежели продуманную концепцию. Наконец, к чему могло привести это 'разумное планирование'? Кому и когда давалось бы право иметь детей? Кто и на основании чего предоставлял бы такое право?
Особенно врезался мне в память один фильм рекламного характера, который повторялся дважды в день по телеголу: после обеда и на сон грядущий.
В углу комнаты возникал улыбающийся молодой мужчина с мягкими чертами лица и сообщал, что сейчас расскажет о себе. Оказывается, совсем недавно он имел лишь самое элементарное представление о биологии. Так, ему было известно, что после того, как человеку удалось осуществить синтез нуклеиновых кислот, он смог проникнуть в святая святых — генетический код. Это, в свою очередь, позволило изменять процесы наследственности, предупреждать болезни и нарушения метаболизма, а также образование в
