так всегда бывает после… этого. А может, у них что-то не сработало? Не в том дело, — мне стало не по себе. — Знаешь, давай поговорим о чем-нибудь другом.

Это прозвучало немного серьезнее, чем следовало. Она нетерпеливо дернулась и взглянула на меня. Еще немного, и она растает, решив, что ничего иного не осталось.

— И долго вы намерены здесь торчать? — спросил я, меняя тему. — Наверно, ждете Норина?

В ее взгляде появилось что-то вроде облегчения. Она поправила волосы и устроилась поудобнее.

— Я улетаю послезавтра. Мы все улетаем. Группы с Трансплутона прибывают через несколько дней. Грениан сказал, теперь нам остается только ждать, что получится. Но, вероятнее всего, ничего…

Я кивнул.

— Конечно, ничего. Пантомат излучал наугад. Один из нас услышал и устроил шум. Некогда войны возникали по более глупым поводам, — философски заметил я. — Однако, если… — я понизил голос.

Она оживилась. Взглянула на меня с явным интересом.

Я улыбнулся.

— Спокойно, девочка, — я наклонился и положил руку на кончики ее окаменевших пальцев. — Пока что мы во Вселенной одни. Независимо от того, есть ли у нас надежда. И как мы это понимаем, — многозначительно добавил я. — Мы стараемся выглядеть как можно приличней, — продолжал я, глядя ей прямо в глаза, — на всякий случай. Но мы по-прежнему все еще одиноки.

Она кинула мимолетный взгляд на свою руку.

— Жаль… — прошептала она.

Я наклонился ниже, обнял ее и привлек к себе. Хотел поцеловать в губы, но она увернулась, и я чмокнул оголенное плечо. Кожа была прохладной и сухой. Обычная, нормальная кожа. Не какая-нибудь только что извлеченная из пеленок…

Ее движения были быстрыми, но плавными. Потом она встала, одернула блузку и направилась к выходу. Я смотрел, как она открыла дверь и, не глядя на меня, вышла в коридор.

Когда звуки ее шагов удалились, я тоже встал. Поднял руки и уперся ладонями в потолок. Нажал сильнее. Еще. Я напирал изо всех сил, словно собирался выдавить из обшивки станции бетонную плиту двухметровой толщины. Так бывает, когда человек после очень долгой и мучительной дороги по горным осыпям сбросит плотно набитый рюкзак. Я рассмеялся во весь голос. Захотелось петь.

Послышались шаги. Дверь отворилась. Вошедший задержался на пороге, щуря глаза от яркого света. А может, мой вид так подействовал. Я все еще стоял, расставив ноги и подпирая ладонями низкий потолок, будто готовился к упражнениям на центрифуге.

— Привет, братишка, — сказал я беззаботно. Со мной творилось что-то странное. Настроение было такое, как в детстве перед Новым годом, когда дома собирается родственники, довольные собой женщины и озабоченные мужчины. Я ощущал этот неожиданно возникший мир всем своим существом, всеми органами чувств. Подумал о Кире. Ее присутствие стало также чем-то нормальным и само собой разумеющимся, более того, именно она сосредоточивала в себе нити, связывающие меня с неожиданно воскресшим прошлым. Я обнаруживаю в себе чувства и мысли, которые со всей очевидностью приходят извне. Или, иначе говоря, я открыт. А это в свою очередь означает, что наконец-то меня настигла столько раз упоминавшаяся и обещанная Норином и другими неожиданность. Истинная. Не какие-то там фигли-мигли с воспроизводящей аппаратурой или 'пилотом вечности'. Предположим, они мне помогли. Подкрутили какой-то винтик в аппаратуре, когда я вылезал из пробирки. В конце концов они могли сделать это совершенно случайно. Что может быть проще, чем ошибка при переносе 'записи личности'. Ведь здесь действуют не тысячи, а миллиарды факторов. Но была ли это ошибка, я, разумеется, не узнаю никогда. Они не проронят ни слова. Теперь важно лишь одно: как я буду вести себя дальше.

Я засмеялся. Он стоял как вкопанный и смотрел на меня. Раз или два как бы с недоверием покачал головой. В его взгляде сквозило любопытство, но лицо было суровым, серьезным. Он пришел не забавляться.

— С нами хочет говорить Грениан, — сказал он наконец деловым тоном. — Он просил зайти за тобой.

Я поправил комбинезон и не спеша принялся натягивать ботинки. Праздничного настроя как не бывало.

Покончив с ботинками, я встал и направился к двери. Он подпустил меня на расстояние шага, потом загородил мне дорогу.

— Подожди. Правда, теперь это уже не имеет значения, но я хотел бы знать, какая муха тебя тогда укусила? Сначала ты разыграл комедию с катастрофой на аэродроме, чтобы отрезать себя от людей, а потом, когда они уже привыкли к подкидышу, ты сам нырнул в море? При этом они, — движением головы он указал на коридор, — считают, что шарики у тебя в принципе на месте. Так что же тогда было? Игра в размножение людей? Ты хотел показать, что такие, как ты, могут сотворить с их «вечностью»? Или просто попрыгал, чтобы поиграть у кого-то на нервах? В результате — свалял дурака. Я состроил загадочную мину.

— Возможно, — проворчал я. — А может, нет. Однако кое-чего я добился. Ты хочешь знать, что я думал в действительности. Ты. Именно ты. Тебе не кажется это поучительным? Не только для нас двоих, если разобраться. Откуда мне знать, о чем я тогда думал. Того, который, как ты говоришь, нырнул, кстати, не в одиночку, уже нет. Никто никогда не узнает, о чем он думал, что чувствовал, когда машина пикировала в море. И до того, как это случилось. Что же касается домыслов, то здесь у нас совершенно равные шансы. Абсолютно одинаковые. Ты все еще не можешь понять? Или не хочешь?

Я отступил на шаг и смерил его взглядом. Он улыбался. В определенном смысле это было ответом. Честно говоря, он не походил на человека, который не хотел бы понять.

Я переждал минуту и задумчиво сказал:

— Может, тот тип решил покончить с собой именно потому, что слишком далеко отошел от тебя, например превратившись в 'пилота вечности'. А может, он действительно решил заставить людей еще раз продумать авантюру с вечностью, в которую они впутались, по его мнению, несколько опрометчиво? Не знаю. И скажу тебе, — я понизил голос, — мне это совершенно безразлично. Вот правдивейшая из правд. Я не имею ничего общего с тем субъектом. И не хочу иметь. Меня интересует только одно: что дальше? Ну, пошли, — я выпрямился и легонько подтолкнул его к двери. — Нас ждут.

Он некоторое время молча глядел мне в глаза, потом вышел в коридор. До кабинета Грениана оставалось еще шагов тридцать, когда он резко остановился, повернулся и саркастически бросил:

— Удобная позиция — ничего не помнить. А если я спрошу, в этом ли дело? На твоем месте я все-таки чувствовал бы себя тем парнем, которым был. Во всяком случае настолько, чтобы знать, чего он хотел в действительности…

— Мне совестно, ты только и делаешь, что заботишься о других. Тебе, пожалуй, стоило бы бросить свои цветочки и стать сестрой милосердия. А может, я просто хотел занять твое место?

— Рядом с Финой… — быстро отреагировал он, и в его глазах мелькнули желтые огоньки.

Я онемел. Раздражение как рукой сняло. Ну как же это не пришло мне в голову сразу. Мне стало жаль его. Вряд ли это доставило ему удовольствие. Тем хуже. Мы разошлись дальше, чем я мог предполагать.

— Нет, — спокойно сказал я, — рядом с самим собой. А о Фине я предпочел бы больше не слышать. Ты сейчас ничего не знаешь, — я подчеркнул слово «сейчас». — Не помнишь. Со мной дело обстоит несколько иначе. Тем человеком был я, понимаешь?

Он несколько секунд прищурившись разглядывал меня, потом опустил глаза. Лицо смягчилось. Он не был зол. Скорее — озабочен.

— Эта девушка… — начал он тихо, как бы про себя, — я разговаривал с ней. Ее зовут Кира…

— Отлично, — бросил я. — Ты свое сказал. Мне и этой девушке. Теперь пора подумать, что скажешь им, — я показал на закрытую дверь. — И давай кончать с девушками. Ты изменился. Раньше тебе было достаточно одной. Что же касается истории на острове… — я схватил его за воротник, — скажи, что ты этого не хотел. Ну, скажи, у тебя ни разу не мелькнула такая мысль?

Я сам удивился, сколько сдерживаемого бешенства прозвучало в моем голосе. Ярость пришла неожиданно.

Словно я отступил во времени не на несколько недель, а на целый год. И так же неожиданно