Настолько, что мог постоять еще немного и подождать, что они скажут.

Они молчали. Я уставился на Норина. Он отвел глаза, сглотнул, но продолжал молчать. Надо же. Даже он.

Я вернул технику кружку и оглянулся. Нет, здесь я не бывал никогда. Разве что давно, еще в стажерах, но тогда эта кабина наверняка выглядела иначе. Реанимационные помещения в те времена еще никому не снились.

Теперь здесь размещалась лаборатория. Почти все полукруглое помещение было забито аппаратурой. Отсюда они следили за процессом 'воздействия на белки'. Сюда приносили свои пробирочки, когда на оригиналы сваливались неотвратимые неприятности. Стало быть, вот как оно выглядит!

Некоторое время я водил глазами по пультам. Еще один информационный блок, может, немного покрупнее. Назначение некоторых приставок я даже не пытался угадать. К чему? Кроме того, я просто предпочитал не знать. Во всяком случае, сейчас.

Интересно, такие комплекты они установили на всех внеземных объектах? Скорее всего, нет. Станция на Бруно была базовой для определенного района Второго Пояса. Так или иначе, в тот раз я не ошибся. Они могли сделать это здесь. И не сделали только наперекор моему желанию. Из-за Фины.

Противоположная дверь отворилась на всю ширину. Присутствующие вздрогнули и разом повернули головы. Норин встал, неловко отодвинув кресло.

Из полумрака коридора вышел человек в рабочем комбинезоне. Таком же, как мой. Он был моего роста и моего сложения. Лицо, как у меня. Я неверно сказал. Просто — мое.

Мне вдруг подумалось, что это — третий. Что я что-то напутал, не учел какого-то фактора, о чем-то забыл. Я многим бы пожертвовал, лишь бы узнать, что случилось после того, как я вышел из диагностического кабинета. Но именно этого мне узнать не дано. Меня тогда попросту не было. Точнее, сейчас уже не существовал тот «я», который провел этот период среди живых. Сумасшествие. Он увидел меня. Его лицо скривилось в ухмылке.

— Неудача, Дан, — сказал он, растягивая слова. Где я это слышал? Нигде. Подумал сам несколько минут назад.

— Неудача, — повторил я. — Точное слово. Однако, если ты имеешь в виду нечто такое, о чем я не знаю, будь добр подождать. В конце концов, ты можешь ошибаться.

— Не на этот раз, — заметил он. Улыбка исчезла с его лица. Так-то оно лучше. — Ты ошибся, — угрюмо продолжал он. Взял не ту пробирку. Они оставили тебя с носом. Есть тут одна девица… Но обо всем этом ты действительно можешь не знать, — коротко засмеялся он. — Ну ничего. Тебе расскажут. Узнаешь о любопытных подробностях. У меня это уже позади. Они вообще взялись за меня раньше. Земля, понимаешь? Ты был дальше. Ну, скоро узнаешь. А если когда-нибудь тебе в голову взбредет желание повторить свои фокусы, то… — он замолчал. Это было сказано не с бухты-барахты. Я слишком хорошо знал этот голос.

Он повернулся ко мне спиной. Левую ногу выставил на полшага вперед, упер руки в бедра и наклонился, словно готовясь к прыжку. Несколько секунд смотрел на присутствующих, послал косой взгляд мне и направился к двери. Оглянулся и рассмеялся тихим, прерывистым смехом.

— Ну, нас вы получили, — сказал он. — Меня и его. Что, впрочем, выходит одно на одно. Вы свое сделали. Подумайте, как быть дальше. И не советую очень тянуть. Он… то есть мы, — поправился он, — не умеем ждать. У нас появляются замыслы. Кроме того, меня ждут. Я бы не хотел быть невежливым.

Он уже не смеялся. Указал головой на Грениана, словно хотел подчеркнуть, что сказанное предназначено только ему, и вышел, спокойно прикрыв за собой дверь.

Я подумал, что у него это получилось недурно. Я бы лучше не сумел.

10 Пальцы были мягкие с пухлыми розовенькими подушечками. Кожа на ладонях какая-то чужая. Я провел левой рукой по голове. Волос все еще не было.

Надо встать и заняться чем-нибудь определенным. Например, поговорить с Калленом. И уж, конечно же, перестать поглаживать себя, словно Баба Яга на осмотре откормышей.

Подумав об этом, я принялся рассматривать ступню. Гладкая, словно за всю жизнь я не прошел босиком и десятка шагов. Идиотизм. Они подсунули мне зеркало, чтобы я сразу же осмотрел все и освободился от комплексов. Чудаки! Если я не воспользовался их предупредительностью в прошлый раз, то теперь меня тем более не должно интересовать, остался ли я точно таким, каким был раньше, или немного изменился. В конце концов они могли бы, например, немного укоротить мне нос. Я бы не стал возражать. Какая чепуха лезет в голову!

Но что поделаешь, если мое тело — а может, только кожа? — не давало мне покоя. И это сейчас, когда я знал все. То есть столько, сколько, по их мнению, должен был знать. Впрочем, после первых же слов Корина я мог досказать себе остальное. Хотя, честно говоря, меня не интересовало, что я делал в то время, когда не был собой. Уже не интересовало. Правда, первые несколько часов я пытался это выяснить. Потом перестал. Независимо от того, что мне удалось бы узнать, я решил — не знаю, когда и зачем, — считать этот период вычеркнутым из жизни.

Тем менее понятным становилось непрекращающееся изумление при виде собственной кожи с ее, я бы сказал, первозданной свежестью. Никогда не думал, что ощущение идеальной чистоты может волновать не меньше, чем, например, ожог второй степени.

Я опустил ногу, подумал немного, потом неожиданно, будто наконец отыскал решение мучавшей меня целый месяц проблемы, вскочил. Можно быть ребенком или другим человекоподобным существом, вылезшим из банки, но нельзя быть ребенком, лишенным достоинства. Для этого, как бы там ни было, я чувствовал себя достаточно взрослым.

В коридоре послышался шорох. Кто-то подошел тихо, на цыпочках, и остановился за дверью. Может, думал, что я стану разговаривать во сне?

Я улыбнулся. Как был, босой, подскочил к двери и резко раздвинул створки. Бледное лицо в ореоле иссиня черных волос. Кира. Испуганно стрельнув в меня глазами, она тут же попятилась.

Я наклонился, схватил ее за локоть и втянул в кабину.

— Не церемонься! — воскликнул я. — Чувствуй себя как дома… мамашечка!

Она стояла, обхватив пальцами левой руки запястье правой. Постепенно на ее щеках проступал румянец.

Я уселся в кресло, указав ей место рядом.

— Садись. Правда, я не готов исполнять обязанности хозяина дома, — я обвел жестом кабину, где кроме кресла был лишь узкий столик и плоский шкафчик в стене, — но пусть тебя это не смущает. Я не сделаю тебе ничего плохого. Не могу. Я слишком юн. Слишком юн… — посетовал я.

Она несколько секунд смотрела на меня, словно не понимая, о чем я, потом неожиданно тряхнула головой и крикнула:

— Идиот!

Я поддакнул с серьезным видом.

— Эге, — сказал я писклявым голосом. — Вот, понимаешь, таким я вылез из ящика. Но виноват не я. Из-за тебя я прихватил не ту пробирку. Так что уж прости великодушно…

— Если б я знала… — она замолчала.

— Не пикнула бы им ни слова, — подхватил я, рассмеявшись. — Сама бы мне помогла. Долила бы в мой генофор сиропа, чтобы был послаще. И уж во всяком случае не подкрадывалась бы на цыпочках к двери, чтобы послушать, не хнычу ли я во сне. Или не зову маму. Верно?

Она повернулась и направилась к выходу. Не очень решительно. Я не пошевелился, чтобы удержать ее. Она потянулась к ручке, постояла так с секунду, потом опустила руку, медленно повернулась и смущенно взглянула на меня.

— Ты сказал… что Норин… то есть… — она замялась, — что я… ну, сам знаешь. Действительно, я сказала им, что ты был на складе, и теперь ты убежден, что… ну, в общем, думаешь, что меня науськали…

— Садись, — приказал я, немного подвинувшись в кресле. Она подошла с таким видом, словно ее кто-то подталкивал, и присела на краешек сиденья, следя за тем, чтобы не прикоснуться к моим коленям.

— Я уж сам не знаю, что думаю, а чего нет, — сказал я, пожав плечами. — Ничего не знаю. Может,