Письмо Кассию
Большую часть жизни я был убежден: я не могу дать Кассию ничего, что будет ему хоть чем-то полезно. И все эти годы даже не задумывался всерьез о том, чтобы с ним связаться. Главное, что было в наших отношениях, прошло полный круг за три недели плаванья. Ничто (кроме разве поверхностного любопытства) не толкало меня узнать его ближе. Вопросов к Кассию не осталось — по крайней мере, у меня. Я уже тогда знал, что он станет самодостаточным существом, никому ничего не будет должен. Его единственным направленным вовне жестом — за исключением наших приятельских отношений, носивших явно временный характер, — было участие по отношению к девочке. А когда Асунта исчезла в волнах, я увидел, как мой друг, будто бы опаленный недетской правдой, еще глубже ушел в себя.
Художник с опаленными руками. Какова была после этого его жизнь? Видимо, в поздние годы отрочества он ни на кого не полагался и ни во что не верил. Взрослые переносят это довольно легко — ведь они способны жить самостоятельно. Кассий же, подозреваю, в ту ночь на судне утратил причитавшиеся ему остатки детства. Помню, как он бесконечно долго стоял там, уже не рядом с нами, и обшаривал взглядом темно-синюю, сияющую внутренним светом воду.
Я знаю, что, не одари меня Рамадин тогда своей спокойной добротой, я бы теперь и не подумал о том, чтобы вновь приблизиться к Кассию. Он стал этаким воинствующим художником. Язвительность вошла у него в привычку. Но это не имеет значения. Когда — то он был двенадцатилетним мальчишкой, который с детской сострадательностью бросился на защиту слабого. Несмотря на анархию, чуть ли не въевшуюся ему в плоть, он хотел допустить к сердцу эту девочку. Странно. Он хотел защитить дочку Нимейера, как Рамадин хотел защитить Хезер Кейв. Почему все мы трое чувствовали потребность защищать тех, кто казался еще беззащитнее, чем мы сами?
Поначалу я думал, что если дам книге какое — нибудь заглавие вроде «Путешествие Майны», он услышит меня, где бы ни находился. Ведь он даже не знает моего подлинного имени. Если уж мое прозвище позволило мне достучаться до мисс Ласкети в ее нынешнем обиталище, может, я достучусь и до него. Не знаю, читает он книги или презирает это занятие. В любом случае это повествование написано для него. Для другого друга моей юности.
Прибытие
Мы проскользнули в Англию под покровом тьмы.
Проведя столько времени в море, мы пропустили момент прибытия. Лишь лоцманский катер, мигая синим светом, встретил нас у входа в дельту и провел вдоль темной неведомой береговой линии в Темзу.
Внезапно запахло землей. Когда рассвет наконец озарил то, что нас окружало, окружение оказалось неброским. Никаких зеленых берегов, знаменитых городов или огромных мостов, которые возносили бы вверх дуги пролетов, давая нам путь. Мы проходили мимо останков былой индустриальной эпохи — баржи, низины, входы в заросшие каналы… Мы проходили мимо танкеров и буев. Мы выискивали взглядом геральдические руины, о которых нам поведали за много тысяч миль отсюда, на уроках истории в Коломбо. Мы увидели какой-то шпиль. А потом оказались среди калейдоскопа названий: Саут-Энд, Чепмен-Сэндс, Блайт-Сэндс, Лоуэр-Хоуп, Шорнмид.
Судно дало четыре коротких гудка, потом пауза, потом еще один, и мы начали аккуратно швартоваться у причала в Тилбери. «Оронсей», долгие недели окружавший нас своим порядком, готовился к отдыху. Выше по течению, там, где Темза глубже врезалась в сушу, лежали Гринвич, Ричмонд и Хенли. Но мы остановились, двигатели завершили свой труд.
Едва коснувшись ногой трапа, я потерял Кассия и Рамадина из виду. Всего несколько секунд — и мы разлучились, утратили друг друга. Не было ни последнего взгляда, ни даже понимания, что происходит. Столько дней средь морских просторов — а тут мы не смогли отыскать друг друга в крошечном некрашеном здании терминала на Темзе. Каждый сам по себе, мы тревожно пробирались сквозь толпу, плохо представляя, куда направляемся.
За несколько часов до того я достал и надел первые свои настоящие брюки. Натянул носки, которые заполнили башмаки до отказа. Так что по широкому трапу, ведшему на причал, я спускался довольно неуклюже. Пытался понять, кто из встречающих — моя мама. В памяти у меня не осталось надежного отпечатка ее облика. Была у меня одна фотография, но она лежала на дне чемоданчика.
Только теперь я пытаюсь увидеть то утро в Тилбери глазами своей мамы: она высматривает сына, которого оставила в Коломбо пять лет назад, пытается представить, каким же он стал, — наверное, ей прислали недавний черно-белый снимок, чтобы легче было вычленить нужного одиннадцатилетнего мальчишку из толпы пассажиров, сходивших с трапа. То, видимо, был миг упования и ужаса, переломный момент. Как я поведу себя с ней? Мальчик вежливый, но сдержанный — или изголодавшийся по ласке? Кажется, лучше всего я вижу себя через призму ее глаз и ее надежд — вот она обшаривает взглядом толпу, как и я, и оба мы не знаем, чего искать, будто другой столь же случаен, как наугад выбранный номер, но при этом с ним предстоит сосуществовать следующие десять лет, может даже всю жизнь.
— Майкл?
Я услышал это «Майкл» — голос явно боялся ошибиться. Обернулся и не увидел ни одного знакомого лица. Какая-то женщина положила мне руку на плечо и произнесла: «Майкл». Ощупала мою хлопковую рубашку и сказала: «Майкл, тебе, наверное, холодно». Помню, она раз за разом произносила мое имя. Поначалу я смотрел только на ее руки, платье, а потом увидел лицо и понял: это ее лицо.
Я поставил чемодан и обнял ее. Да, мне действительно было холодно. До того момента я тревожился лишь об одном — как бы не потеряться навеки. А теперь, после этих ее слов, мне стало холодно. Я обнял ее, руки коснулись ее широкой спины. Она чуть отодвинулась, взглянула на меня, улыбаясь, потом снова подалась вперед, чтобы прижать меня покрепче. Мне видна была часть мира сбоку от нее — мимо проносились какие-то силуэты, едва замечая меня в маминых объятиях, а рядом со мной стоял чемоданчик со всем моим имуществом.
А потом я увидел, что мимо шествует Эмили в белом платье; замедлив шаг, она повернула голову и оглянулась на меня. И на миг все будто бы остановилось и двинулось вспять. Ее лицо послало мне вкрадчивую улыбку. Она сделала несколько шагов назад и положила ладони, свои теплые ладони, поверх моих, лежавших на маминой спине. Нежное касание, потом нажим покрепче, будто некий знак. А потом она исчезла.
Мне почудилось, будто она что-то сказала.
— Что сказала Эмили? — спросил я у мамы.
— Наверное, что пора в школу.
Эмили махнула издалека — прежде чем исчезнуть на просторах мира.
Примечание автора
Несмотря на то что окраской и топографией «Кошкин стол» напоминает мемуары или автобиографию, он является вымыслом — от капитана, команды и пассажиров судна до рассказчика. Судно под названием «Оронсей» действительно существовало (собственно, таковых было несколько), однако лайнер, описанный в романе, является плодом воображения.
