менструаций «нечиста» и нередко должна быть заперта в темном помещении, чтобы не осквернить полей или Солнца, роженица «нечиста», убийца «нечист» — требуется магическое очищение. Уже упоминалось, что в Месопотамии казнить женщину можно было только без пролития крови. Все это не имеет ничего общего с этическим осуждением убийства: такого осуждения не могло быть и не было в архаическом обществе.
Но как сказано, «кровь» входит в один семантический ряд не только со «смертью», но и с «жизнью». Отсюда очень важный космогонический мотив — принесение богами в жертву первочеловека, или одного из своей собственной среды,[223] или одним из них — самого себя:[224] все элементы неупорядоченного космоса были заключены в теле жертвы, и жертвоприношением завершилось сотворение упорядоченного космоса. Совершенно то же самое в скандинавской мифологии, где боги приносят в жертву йотуна (великана) Имира (Ymir), возникшего из холода и тепла, — с тем чтобы сотворить из его тела вселенную.[225] В довольно позднем вавилонском мифологическом тексте («Энума элиш» — ANET, с. 67, стк. 137) рассказывается, что богиня старшего поколения Тиамат — «Море», восставшая против младших богов, была расколота, «как раковина», надвое для создания верхнего и нижнего миров. Ее супруг Кингу (ни его происхождение, ни этимология его имени неясны) был принесен богами в жертву, и из глины с его кровью были созданы люди.[226]
Более архаичный вавилонский миф (ANET, с. 99–100) излагает дело иначе: Мами (Нинту), богиня- творец, по желанию богов создает из глины первочеловека Луллу, но говорит, что «[оживить его] мне не можно» (ittija la na?u). Тогда Энки говорит богам о необходимости «очищения» богов, для чего «пусть убьют одного бога» и пусть Нинту «смешает его плоть и кровь с глиной». В результате создано четырнадцать маток, и семь из них рождают мужчин и семь — женщин.[227] У тольтеков кости погибших людей предыдущего космического века кладутся в глиняный сосуд и оживляются кровью из фалла верховного бога Кетсалькоатля.[228] Заметим, что миф о человеческом жертвоприношении или пролитии крови, необходимых для сотворения мира, не связан с каким-либо этносом или лингвистической семьей, но только с семантическим рядом «жизнь — кровь — смерть». Также и другие типы мифов не имеют определенной этнико-лингвистической привязки, но только привязки социально-психологические и экологические.
Нередко вначале сотворяются неполноценные создания (уроды, чудовища, титаны) или же создания непарные: первый блин комом, и начальное совокупление происходит «не по правилам» — так, по- видимому, в шумерском мифе об Энки и Нинхурсанг, в японском — об Идзанаги и Идзанами (Э. Дейл Сондерс — МДМ, с. 911 и сл.) и во многих других. Наконец создается пара, и начинается попарное размножение (так в космогенезе, так и в антропогенезе). Вообще принцип дискретной бинарности пронизывает все мифологическое мышление, и это, по-видимому, заложено глубоко в физиологии мозга. Сюда относятся противопоставления «черное — белое», «верх — низ», «горячее — холодное», «вареное — сырое», «да — нет», «добро — зло», «свое — чужое», «срединное — наружное» и т. д. до бесконечности: архаическое мышление бинарно, а не диалектично (см. об этом у Леви-Стросса, passim). Сюда же, возможно, относятся и многочисленные близнечные мифы.
Эти мифы, по-видимому, не связаны специфически с каким-либо из перечисленных выше типов социально-психологических побуждений. Рождение близнецов в архаическом обществе рассматривалось как некое нарушение нормального миропорядка, и потому предвещающее необычные и нередко зловещие, конфликтные события; множество близнечных мифов связано с этой особенностью древней психологии. Но нередко они подчиняются общей бинарности мышления и связываются, например, с симметричной сменой периодов — дня и ночи и особенно природных сезонов, плодородного и неплодородного: шумерские Эмеш и Энтен — «Лето и Зима», греческие Диоскуры, «юноши Зевса» (= Неба) — Кастор и Полидевк,[229] освобождающие из «плена» (вероятно, первоначально из Преисподней) свою сестру Елену и поочередно пребывающие по полгода то на Олимпе, то в Преисподней, шумерские брат и сестра Думузи-пастух (Лето) и Нгештинана-лоза (Зима), имеющие ту же судьбу (см. примеч. 40), скандинавские брат и сестра Фрейр и Фрейя или (сводные!) братья Бальдр и Вали: один — обреченный на Преисподнюю, другой — лишь поклявшийся за него отомстить (но первоначально, вероятно, ходивший за ним в иной мир)[230] и пребывающий в обители богов, библейские братья Каин-кузнец (и землепашец) и Авель (пастух) [231] — в двух последних мифах семантики круговорота растительности непосредственно не дано — возможно, она утеряна: ср. также индийских divo napatau
Иногда, однако, эта простая бинарность переходит в довольно сложную структуру. Так, например, в египетском мифе Геб-«Земля» и Нут-«Небо» порождают близнецов Сетха (Сутаха) и Осириса — бога пустыни и бога плодородной земли — и близнецов Нефтис и Исиду. Но хотя Нефтис трактуют как супругу Сетха (это необходимо для дальнейшего — и позднейшего — спора Сетха с сыном Исиды Гором о праве наследования), никаких мифов о брачных отношениях Сетха и Нефтис нет (да и что может проистечь от брака с богом пустыни?). Иное дело Исида и Осирис. Но в принципе Нефтис и Исида — другая, особая бинарность, лишь приуроченная к первой: это противопоставление богини-«резндентки» (Нефтис, егип. nb. t ?w. t
Осирис — несомненный бог плодородия. На изображениях мы видим, как злаки произрастают из мумии Осириса.[235] Что он — бог плодородия, видно и из его противопоставления Сетху, богу пустыни. Что он — умирающий бог, тоже ясно; убитый Сетхом, как все боги такого типа, он уходил в Преисподнюю, которой первоначально правил бог-шакал Анубис. Но в отличие от других умирающих богов растительности, лишь поглощаемых Преисподней, Осирис сам становится царем Преисподней, вершащим в ней суд. По обычной структуре мифов о богах плодородия, он должен был вернуться на землю, скорее всего оставив вместо себя заместителя в Загробном мире. Однако с воскресением Осириса дело обстоит не так просто. Победив бога пустыни, сын Осириса Гор является к отцу (текст представляет собой извлечения отдельных отрывков из «Текстов пирамид» в компоновке М. Э. Матье):
«О Осирис, Гор защитил тебя! Гор приходит к тебе, он освобождает твои пелены и сбрасывает твои узы… Гор дал тебе свое Око… Гор соединил тебе твои члены, он собрал тебя, и нет недостающего у тебя. Тот схватил для тебя твоего врага, обезглавленного вместе с подвластными ему, и никто не пощажен… Встань! Ты дал свою руку Гору, сделал он так, что ты стоишь… Удали песок со своего лица, поднимись на своем левом боку, обопрись на своем правом боку, подними свое лицо, посмотри на то, что я сотворил для тебя! Я — твой сын, я твой наследник, я возделал тебе полбу, я вспахал тебе ячмень!.. Пробуждается Осирис, просыпается бог усталый, встает бог, овладевает бог своим телом…»
Мы имеем и изображение того, как Осирис поднимается на своем ложе (
Однако он не возвращается к живым, а остается судьей Загробного мира (табл. XXIII). Но следует обратить внимание на рис. 29 (с. 56 в книге Матье): на нем — изображение гроба Осириса, что видно не только из авторской подписи к рисунку, но и из египетской приписки к самому изображению. Однако на ложе покоится мумия не Осириса, а… его сына Гора. Гробница изображена прорастающей растениями, и мертвец, следовательно, накануне воскресения. Таким образом, залогом Осириса в Преисподней, видимо, остался сам Осирис — только уже не как мумия, а как активно действующее существо и судья, а воскрес он в виде своего сына Гора. Недаром в коронационной мистерии фараонов умерший фараон отождествляется с
